Книги, от которых невозможно оторваться

“Год в Провансе” неописуемо хорош. Но упаси вас Бог читать его натощак, потому что он на треть состоит из описаний завтраков, обедов и ужинов. Я даже не догадывалась, что дуэт слова и желудка может произвести на свет что-то более художественное, чем рецепт. Но вот он — гастрономический портрет региона, после которого желание посетить Прованс станет таким же навязчивым, как припев из песни Ёлки.

Питер Мейл — англичанин тогда ещё средних лет, прикупивший с женой домик в Провансе в конце 1980-х. Это время, когда Прованс вдруг стал популярным туристическим направлением: на приморских курортах уже было не протолкнуться, а жители деревень всё ещё с недоумением наблюдали за ростом цен на недвижимость и наплывом прожорливых иностранцев с суровых северных земель. Поселившись на год в деревне, Мейл начал с энтузиазмом дегустировать и постигать местные обычаи, наблюдая за соседями, чья жизнь полностью подчинена сельскохозяйственному циклу, в сердце которого — уход за виноградниками.

Увлекательнейшая история израильских спецслужб с детальным описанием побед и провалов разведки, убийств и политических интриг и межведомственной конкуренции. Натуральная бондиана, только этот шпионский триллер-боевик ещё и документальный. Там, например, есть совершенно чумовая история о том, как отчаявшийся «Моссад» решил-таки завербовать бывшего эсесовца и любимчика Гитлера, чтобы затормозить ракетную программу Египта, над которой работали немцы из ФРГ. И да, эта книга развернуто отвечает на большинство вопросов об истоках ближневосточных конфликтов.

Надо отметить, что до технического рывка 80-х, когда появились первые дроны, работа израильских спецслужб напоминала приключенческое кино об одиночках-авантюристах. Все эти розничные выходки ручной работы времён 40-50 годов в 80-х сменились дистанционными оптовыми ликвидациями, которые лишь закручивали спираль насилия. Параллельно с этим в Иране разворачивалась новая исламская доктрина, которой эти борзые ликвидации духовных лидеров террористов и вторжение в Ливан (вместе с непрерывным давлением на Израиль со стороны бездействующей, но крайне обеспокоенной Европы) лишь помогали в расширении собственного влияния. С каждой отрубленной башкой гидра терроризма только крепла и мутировала в нечто куда более страшное и радикальное.

За несколько лет до того, как Роберт Гараев написал документальную книгу “Слово пацана”, а Крыжовников снял по её мотивам сериал, ровно на эту же тему вышел отличный роман Шамиля Идиатуллина “Город Брежнев”. И это в сто раз лучше, чем книга Гараева (при всём уважении, Роберт, то ностальгическая художка от мастера пера выигрывает у твоих косноязычных спикеров со счётом 10-0).

События происходят в начале 80-х в отстраиваемых вокруг КамАЗа Набережных Челнах. 13-летний Артур едет в летний лагерь, где находит себе сенсея — молодого ветерана войны в Афганистане, тайно владеющего запрещённым в Союзе карате. Артур возвращается из лагеря с мятой тетрадкой азов боевого искусства, а тут как раз на улицах города начинается странный кипеш. Все ровесники Артура переодеваются во что-то вроде униформы (шапочки и телогрейки) и принимаются остервенело охранять свои районы, напрыгивая на всех, кто заблудился. Мама Артура вся в заботах по дому, папа носится как угорелый по КамАЗу, разруливая косяки и пытаясь вписаться в производственный план. И Артур, как примерно все его ровесники, оказывается полностью предоставлен самому себе и улице. Ему же ещё очень хочется попрактиковаться в искусстве «ки-я!», а тут такая оказия. И неглупый вроде мальчик из приличной семьи начинает бегать на стрелки и отхватывать пи**юлей, в том числе от родной милиции, у которой свои методы работы с молодёжью. Там есть всё: и дружба, и любовь, и предательство, и убийство, и настоящий триллер в финале. И набор персонажей примерно тот же, что в “Слова пацана”, включая папу на высокой должности и любовницу ветерана Афгана, живущую в общаге.

Дипли мэдли хайли рекомендед

Сейчас я должна, наверное, дать какой-то тизер: вот, мол, пионерам и ветеранам ЖЖ посвящается - все посты Алеси Петровны Казанцевой в одной книге! Если бы только для самой меня пару дней назад это не было пустым звуком. Я много лет жила в ЖЖ, но, видимо, в нескольких километрах от блога Казанцевой. И слава богу. Сейчас вот слушаю аудиокнигу в исполнении автора, работавшего вторым режиссёром в кино и рекламе, и вытираю с разных поверхностей всякую жидкость, которая брызгает из меня от смеха.

Тема сталинских лагерей до сих пор отдаёт чем-то подпольно-сенсационным, и я, конечно, предвкушала, что это будет интересно. Но разрази меня гром, я никак не ожидала, что этот мемуар окажется настолько остросюжетным и литературно безупречным.
Тамара Петкевич была дочерью старого true большевика, партийного функционера и ветерана гражданской войны. В 1937 году Отечество отплатило ему за труды арестом и расстрелом, а Тамара, её мать и сёстры превратились в родственников “врага народа” и стали жить в страхе ссылки. Страх оправдался - в 1942 году, в разгар войны Тамару арестовали и, осудив по народной 58 статье, упекли в лагеря Коми на 7 лет. Кочуя из колонны в колонну, она умудрилась родить, влюбиться, пережить ужасные потери и расставания (впрочем, она их начала переживать ещё во время блокады Ленинграда) и даже построить какое-то подобие актёрской карьеры. Разъезжая по колониям с труппой “театрально-эстрадного коллектива”, или проще говоря, крепостного театра, Тамара Петкевич и её коллеги утоляли потребность вольнонаёмных работников в прекрасном - в музыкальных номерах и постановках по Чехову и Островскому. Этому повышению предшествовали землекопные работы и медленная смерть на лесоповале, откуда её, больную цингой с опухшими ногами, забрал сердобольный врач, впоследствие укравший у неё ребёнка.

В этом документе эпохи, оформленном как захватывающий драматический роман, содержится подробнейший ответ на вопрос о том, почему мы не знаем свои родословные дальше третьего колена. Спойлер: война тут совершенно не при чём.

Рабский труд, постоянная перетасовка зэков по колониям и милость судьбы в лице вольнонаёмных, которые подобно плантаторам, “перекупали” друг у друга приглянувшихся заключённых, спасая их от произвола вохровцев и дедовщины уголовников - всё это местами напоминает произведения о судьбе чернокожих рабов в Америке. В первую очередь, экранизацию романа Алекса Хейли “Корни”, где мотив подавления свободной личности перетекает в историю насильственного разрыва семейных связей.
Этот же разрыв стал одним из самых больших достижений советской власти, которая распарывала семьи на лоскуты, культивируя сиротство. Будучи огромной сектой государственного масштаба, Компартия была заинтересована в пастве безродных. Начали с раскулачивания: разобщённые, с корнем вырванные из своих деревень, разорённые, сосланные к чёрту на рога, разлучённые друг с другом и запуганные до смерти - такие люди больше никогда и никому не смогли бы организованно противостоять.
Лагеря довели этот эксперимент до совершенства: у живых матерей отбирали годовалых детей и отправляли их в приюты, где им светила гарантированная задержка в развитии. Людей загоняли в животное состояние, вместе с лишним весом и человеческим достоинством сдирая с них тонкую позолоту просвещения и культуры. Вытравливая способность кому бы то ни было доверять и трезво мыслить.

Любителям безжалостного натурализма нечем будет поживиться - Петкевич отправляет насилие и грязь в область бокового зрения. Но вот такого психологического садизма, выжигающего само понятие нормы в человеческих отношениях - в книге хоть отбавляй. И тем не менее, несмотря на все старания системы, политзаключённые находили людей своего караса и крепко держались за эти отношения, спасая друг друга от безумия и нравственного упадка. Берегли эту прокалённую в лагерях дружбу (какая бы порой “токсичная” она ни была) до конца жизни, не хуже государства понимая, что нет актива ценнее, чем человеческие связи.

Петкеивич родилась в 1920 году и прожила до 97 лет, засвидетельствовав столько “исторических событий” (например, её угораздило приехать в первый раз в Берлин в день падения стены - это ли не удача?), что сводить ценность её мемуаров к лагерной теме было бы, мягко говоря, несправедливо. Это слишком Большая книга, а здесь не место для монографий, поэтому я могу лишь выдать резолюцию: “Рекомендовано к обязательному прочтению!!!”

Мемуары Вертинского напомнили мне мемуары Паустовского - тот тоже начинал чудовищно фальшивить, когда речь заходила о революции и советской власти. Вертинский, по понятным причинам, ставит советскую номенклатуру в один ассоциативный ряд с Родиной. Это Родина у него такая злопамятная, 25 лет никак простить не могла ему трусливый побег от кровавой бойни и голода революции. Паустовский-то, к слову, честно своё отголодал в Одессе. А Вертинский неплохо себя чувствовал даже в румынском околотке, да и вообще человек был до крайности удачливый и везде умел приспособиться. Но Родина-то ревнивая, не терпит такой удачливости в изгнании. Поэтому, срываясь на живописные натюрморты, Вертинский не забывает упоминать от случая к случаю о том, как застревали в горле бутерброды с кавьяр рюсс при одной только мысли о Родине. Сытые тоже плачут. Особенно ретроспективно, сидя в родном дефицитном отечестве, с тоской вспоминая дореволюционное домашнее меню и ужины на французском теплоходе Лафайетт. О таком кулинарном разврате советский человек читывал разве что в книгах Елены Молоховец, причём на вечно голодный желудок. И судя по ядовитой претензии Тарковского, человек злился и хотел кушать. Так что Вертинского, публиковавшегося в СССР, совсем несложно понять.
Но когда Вертинский отвлекается от гастрономических воспоминаний, начинается остроумная, местами беспощадная в точности суждений сказка о шансонье и русской эмиграции с гигантским количеством знаменитостей в главных и второстепенных ролях. Местами чувствуется полёт фантазии, предательство памяти, склонность к мистификации и талант к сочинению анекдотов. Без женщин, потому что самоцензура распространяется и на область интимного, и гусары Александра Николаевича молчат, плотно сжав губы. Но и без женщин хорошо. И как жаль, что так мало, и больше никогда не будет. Я в восхищении.

Имела неосторожность ассоциировать этот великий роман с экранизацией 1939 года, поэтому так поздно до него добралась. Если коротко, то это «Война и мир» здорового человека: без наставлений и батальных сцен, зато с юмором и трезвой критикой всего на свете.
Роман о дочери богатого плантатора, которая, пережив голод и нищету в годы Гражданской войны в США, всем сердцем полюбила деньги и дала себе клятву никогда-никогда с ними больше не расставаться. Людей она вроде бы тоже любила, но чуть меньше, потому что отличалась фантастической эмоциональной тупостью и в чувствах (чужих и собственных) разбиралась гораздо хуже, чем в перспективных стартапах и подсчёте прибыли. Поэтому на протяжении 11 лет она упорно ставила не на того мужика, игнорируя ценнейшего дядьку, который безоговорочно принимал её социально-неприемлемую натуру с искренним, хоть и язвительным восхищением.
В более общем плане - это яркий портрет общества, населявшего юг Америки в годы лихолетья. Обнищавшие аристократы, освобождённые негры, мародёрствующие янки, скоробогачи и прочая шушера, разжиревшая на крошках, упавших в трещину хаоса между старым и новым порядком. Роман написан с непопулярной точки зрения побежденных южан и придаёт объём мифу о священной войне Линкольна за свободу, равенство и братство.

Хронологически роман охватывает период службы князя Матвея Петровича Гагарина в должности губернатора Сибири (начало 18 века). Пока Пётр I рамсит с Карлом XII, строит флот и бар-музей на болоте, пополнение худеющей казны ложится на плечи Гагарина. Предприимчивый Гагарин попутно решает сделать Сибирь great at once. Он щедро спонсирует строительные работы в Тобольске, организует кампанию по обращению язычников в православие, беспощадно дерёт налоги и имеет жирный доход от торговли с Китаем. Воюющий с джунгарами за Лхасу Китай посылает в Россию дипломатическую миссию с тем, чтобы получить от Петра военную поддержку в конфликте со степняками. Но Пётр игнорирует запрос. В приватной беседе с китайским послом Гагарин узнаёт, что ценой царского игнора может стать запрет на въезд русских торговых караванов в Китай. От таких новостей у Гагарина начинают сильно болеть карманы. Сложив в уме экономические интересы отечества, собственное благополучие, занятость Петра, расстояние от Москвы до Сибири и хреновое состояние коммуникаций, губернатор решается на опасную авантюру. Обманом стравить русских с джунгарами. И в этот момент неспешное повествование о том, как жили-поживали на Тоболе русские, пленённые шведы, бухарцы, татары, остяки, вогулы, раскольники, ссыльный соратник Мазепы, языческие демоны и Христос, превращается в таёжно-степной галлюциногенный экшн-триллер.

Молодой и знаменитый как рок-звезда писатель Маркус Гольдман тщится закрепить успех своего блестящего дебюта и написать великий второй роман. Но довольно быстро отвлекается на воспоминания о какой-то страшной Драме, которая несколько лет назад произошла в семье его дяди Сола — известного зажиточного адвоката из Балтимора. Всё детство и юность Маркус, принадлежавший к нищей ветви “Гольдманов из Монклера”, завидовал лоснящимся от пригожести и богатства членам семейства “Гольдманов из Балтимора”. А в частности — к кузенам-одногодкам Гиллелю и Вуди, взаимная крепкая привязанность которых запускает упомянутый цикл процветания и деградации. Собственно, умный рахитичный Гиллель — единственный и долгожданый ребёнок Гольдманов из Балтимора. А Вуди — непоседливый детдомовец с развитой мускулатурой и повышенным чувством справедливости — совершенно случайно становится полноправным членом семейства, своевременно выступив в роли школьного телохранителя затравленного Гиллеля. Маркус, регулярно гостивший в шикарных особняках дядюшки и тетушки, хоть и тешит себя мыслью о полноправной принадлежности к “банде Гольдманов”, всё же, в силу чисто территориально-экономических причин остаётся, по сути, её почетным гостем и сторонним наблюдателем. Но как это часто бывает, живя свою не столь блестящую и яркую жизнь, тихой сапой срывает самый большой куш.
Большая часть книги посвящена описанию взросления попугаев-неразлучников Гиллеля и Вуди (и это прям лучшее, что здесь есть), но анонсированная в начале книги “Драма”, в результате которой ветвь “Балтиморов” на генеалогическом древе Гольдманов стремительно отсыхает, окутывает эти позолоченные детские воспоминания дымком грусти и невозможной тоски. Диккер заворачивает эту семейную сагу о катастрофическом недопонимании в такие крутые вензеля, которые позволяют ему бомбардировать читателя серией развязок до самой последней страницы. Весьма захватывающая и грустная история о неоправдавшихся больших надеждах, в которой, самое, пожалуй, ценное — размышление о ложном восприятии отношений внутри семьи. Здесь все друг друга ревнуют, завидуют и слишком заглядываются в сторону, не обращая внимание на то, что их собственная жизнь чего-то да стоит.

Действие “Золота бунта”происходит на Урале в конце 18 века, через четыре года после пугачевского бунта, зверства которого вселили в жителей Пермского края недоверие и жестокость. Уже вовсю осваиваются недра Урала, и косой десяток “железных караванов” ежегодно отчаливает от пристаней металлургических заводов по реке Чусовой в сторону требовательной матушки-Москвы. Эта извилистая транспортная магистраль усыпана по обоим берегам огромными камнями-бойцами, поджидающими груженые металлическими изделиями барки за каждым поворотом. Поэтому особенным почётом на районе пользуются сплавщики, способные провести судно с экипажем в целости и сохранности через все препятствия Чусовой.
И вот на такого потомственного сплавщика — 16-летнего Осташу Перехода — обрушиваются все несправедливости судьбы. Осташин батя был лучшим сплавщиком на Чусовой, пока не попытался щегольнуть и пройти отуром боец Разбойник. Через год после этой аварии до осиротевшего Осташи долетают неприятные сплетни: мол, батя барку нарочно разбил, инсценировав свою смерть, а сам сбежал откапывать царёву казну. Эту казну батю заставили спрятать примкнувшие к пугачёвскому бунту головорезы из родной осташиной деревни. И по легенде, эти головорезы там же и полегли, “стеречь клад” костями. А единственным во всей округе человеком, которому известно местоположение клада, был батя. Для Осташи такие репутационные потери оборачиваются катастрофой: мало того что святой батин лик почернел от копоти поклёпа, так ещё и вход в профессию теперь замурован недоверием приказчиков. Остается только заняться собственным расследованием и смыть пятно позора с имени Перехода.
Стоило Осташе начать собирать свидетельские показания, как его засосало в приключенческий детективный роман с привкусом “Одиссеи” и “Колобка”. Ему патологически не везёт и везёт одновременно — его мотает из одной передряги в другую без перерыва на рекламу, а он как заговоренный, уворачивается от пуль, в огне не горит и в воде не тонет. И пока он прёт к разгадке, попутно разоблачая разветвленную сеть религиозной ОПГ, управляющей сплавом на Чусовой, люди вокруг него мрут как мухи. Финал у романа такой, что волосы на голове рвать хочется.

Во время масок-шоу в клубе “Рай” студент филфака Илья Горюнов в сияющих доспехах попытался поставить на место обдолбанного мента в штатском. Мент разгневался и решил Илью проучить, прижать его к ногтю. И украл у Ильи 7 лет жизни по всенародно любимой 228-й статье. Отсидев от звонка до звонка, Илья возвращается в родную Лобню и обнаруживает, что у него теперь вообще никого нет — мать умерла от инфаркта за день до его приезда. Остекленев от горя и водки, Илья отправляется на Трехгорную мануфактуру в надежде поболтать с Сукой (Петей Хазиным) — тем самым ментом, который “проучил” его, отняв настоящее и будущее. Но разговор с самого начала как-то не клеится: Илья напарывается на уже знакомую спесь собеседника, а Сука в итоге напарывается горлом на кухонный нож. Кинув булькающего Суку в канализационный люк, Илья прихватывает с собой его телефон. И, преследуя определенную цель, начинает играть в Петю Хазина, переписываясь с его родителями, начальством, подельниками и зазнобой.
На сегодняшний день, пожалуй, самый злободневный роман на русском языке, открыто и прямолинейно критикующий систему, формирующую стражей "правопорядка". Много кто размышляет о Руси Сидящей, о модели отношений, делящей население России на зэков и вертухаев, и о бесконечном произволе последних. Но только Глуховский не отправляется, как подавляющее большинство его коллег, в сталинское прошлое, а говорит о том, что происходит сегодня, вот прямо сейчас. И делает это через очень захватывающий, реалистический трагичный сюжет, в котором нет места надуманным допущениям и мелодраматическому оптимизму.

Очень лихо написанный, но весьма добросовестный (хоть и не детальный) портрет эпохи с точки зрения викторианских женщин с ссылками на судебные прецеденты и биографические справки. Такие строгие «гендерные рамки» вполне объяснимы. Викторианская эпоха длилась 64 года, на протяжении которых именно женщины из бесправных существ превратились в более-менее полноценных и более-менее независимых членов общества. Именно на жизни женщин самым непосредственным образом отразились как инновации и прогрессивные социальные реформы, так и сосуществующая с ними откровенная несправедливость, выраженная в ряде законов. Например, «Закон о заразных болезнях» возлагал всю ответственность за перенесение венерических заболеваний только на проституток, но не на их клиентов. Впрочем, в этом законе отражалась общая тенденция — женщина должна быть благопристойна, но ответственность за это лежит исключительно на ней, и неважно, что выбор не велик, а жить как-то надо , да и кушать хочется. Полное отсутствие контроля над имуществом, приобретенным в наследство или собственным трудом, делало женщин заложницами опекунов и мужей. Практически недоступная и весьма затратная процедура развода усугубляла ситуацию. Неудивительно, что страдающие в ужасном браке представители обоих полов видели свой единственный выход из сложившейся ситуации в убийстве. Ведь, чтобы подать на развод, надо было доказать факт измены, многоженства или инцеста. Слово «инцест», кстати, подразумевало куда более широкий круг родственных связей, чем сегодня. Инцестом считалась связь мужа с сестрой жены (ил жены с братом мужа), и на основании такой связи можно было смело подавать на развод. С простой изменой всё было посложнее — рогоносцу ее надо было еще доказать при помощи аж двух свидетелей. И на нее почти никто не обращал в суде внимания, если потерпевшей стороной оказывалась женщина. То ли дело "духовное родство", которое связывало с брачующимися всех сиблингов с обеих сторон. Даже вдовствующие люди не могли вступать в брак к сиблингами своих усопших половинок.
В итоге, самыми независимыми представительницами женского пола в середине века были либо вдовы, либо старые девы. Последние имели все шансы наслаждаться полноценной жизнью, родившись в семье классом не ниже среднего и пораньше осиротев. Главное условие независимости — наличие доходов и отсутствие опекуна. А технический прогресс и научный бум предлагали подобным дамам все краски мира — они могли махнуть на другой континент и погрузится с головой в палеонтологию и прочие модные радости, доступные натуралистам-любителям. Либо остаться на острове и бок о бок с союзниками продолжать борьбу за светлое будущее, рискуя репутацией, свободой и даже жизнью.
Естественно, помимо матримониальных радостей и бед и тяжелых судеб проституток в книге затрагиваются все сферы жизни женщин указанного периода с описанием общего положения дел и проникновением в частные и достаточно любопытные отклонения от "нормы".

Да, название и обложка опять работают на штатного скептика, но в общем-то, никаким образом не соотносятся с содержанием книги. Это продолжение серии Карра про алиениста Ласло Крайцлера, который на рубеже 19–20 веков искал серийных убийц по замысловатому рисунку их больной фантазии. Первая книга так и называется «Алиенист», по ней даже сняли сериал. Но от нее можно оторваться. А вот вторая книга намного интереснее, да и написана как будто лучше.

В одном из парков Нью-Йорка супругу испанского посла средь бела дня огрели обрезком трубы и угнали ее полуторагодовалую дочь. Посол на эту новость реагирует самым странным образом — приказывает жене заткнуться и избивает ее, когда она порывается обратиться в полицию. Поэтому фиолетово-синяя супруга дипломата обращается в частное детективное агентство Сары Гордон, а та уже привлекает к делу старых друзей во главе с алиенистом Ласло Крайцлером.

Если в первой книге не было ни одной зацепки и улики, и герои действовали абсолютно вслепую, то тут они узнают имя преступницы примерно сразу. Не имея возможности ничего ей предъявить официально, компания начинает усиленно копаться в ее доме в поисках ребенка. Но вместо ребенка на них сваливаются весьма противоречивые и очень неожиданные «интересные факты» из биографии преступницы. Тут я заткнусь, чтобы не спойлить. Могу лишь сказать, что захватывающий детектив плавно перетекает в лихорадочный юридический процедурал, который натурально расшатывает нервы на каждой странице. Карр опять привлекает документальных персонажей, на этот раз это знаменитый адвокат Кларенс Дэрроу, существенно освеживший риторику судебных процессов. И ныряет в феминизм с головой, рассказывая историю о том, как навязанные гендерные стереотипы порождают чудовище.

Ну и наконец-то вышел перевод последней книги из неаполитанского цикла Ферранте. Самая печальная его часть. Гений Ферранте заключается в том, что она, не меняя ни лексики, ни ритма, ни общего стиля повествования, умудряется вырастить своих героев чуть ли не с пеленок, протащить сквозь несбалансированную рефлексию пубертата, закалить в страданиях взрослой жизни и достаточно депрессивно состарить. И каждая книга, хоть стилистически они все написаны одинаково, отличается от другой, как мои 10 лет отличаются от 20 и от 30. Удивительное ощущение прожитой жизни: в начале цикла, как в начале жизни, тебе кажется, что столько всего впереди, аж дух захватывает, в середине приходит пора принимать серьезные решения и быть готовым поприветствовать последствия, а в конце понимаешь, как, наверное, понимают пожилые люди, предаваясь воспоминаниям, что только и остается, что перечитывать эту жизнь.

Один из лучших романов на русском языке, вышедших за последние лет десять. Русская учительница Вера живет в поселке Ватан с 16-летними близнецами Зариной и Андреем, которых она родила от хирурга-таджика, уважаемого в поселке человека. Когда хирурга убивают, друг намекает Андрею, что надо бы ему с сестрой и матерью делать быстренько ноги из Ватана куда-нибудь. Время неспокойное — руины Совка, гражданская война в Таджикистане и полный произвол. Когда тело убитого приезжает забрать его младший брат Джоруб, Вера с детьми, недолго думая, уезжают вместе с Джорубом в кишлак Талхак к родственникам. А родственники там замечательные: законная (aka «старшая») жена хирурга Бахшанда и ее спиногрызы. Прогрессивная Вера со своими «невоспитанными» детьми вынуждены на месте постигать все тонкости восточного этикета и до седьмого пота отрабатывать право на убежище в высокогорном огороде, пытаясь найти землю среди камней.

Примерно в это же время в соседнем кишлаке захватывает какое-то подобие власти бывший парторг Зухуршо Хушкадамов — человек хитрый, глупый, кровожадный, а если одним словом — ебанутый. Зухур окружает себя отрядом бывших зэков и выходит на люди с огромным удавом на плечах — чтоб все боялись. Идею с удавом он позаимствовал из иранского эпоса «Шахнаме», где фигурирует змеерукий царь-тиран Заххок. Одним неосторожным поступком жители Талхака привлекают внимание Зухура, и он наносит им царственный визит с тем, чтобы в принудительном порядке предложить новый экономический план. Взлохматить все пастбища, имеющиеся в собственности талхакцев, под посев мака. Визит этот самым трагичным образом отразится на судьбе Андрея и Зарины. И более-менее всех жителей Талхака.

Первая ассоциация, которая возникла по ходу чтения — «Игра престолов». При том, что, уж конечно, Медведев не думал, как бы так продолжить славную традицию Мартина. Но так вышло, что продолжил. И получилось у него покруче, причем без драконов. Его Зухур (и отражение Зухура — убогий калека Шокир) — это Рамси Сноу минус мозги плюс безумный король плюс Теон Грейджой. Военный Даврон, которого Зухур держит при себе из страха перед неконтролируемыми зэками — помесь Пса с Джейми Ланнистером — хороший человек на хреновой должности. Зарина — Санса Старк, в том смысле, что всем невеста, никому жена. И сложно не проводить эти параллели, потому что такого в русской литературе, кажется, еще не встречалось. И, конечно, сюжет. Какое-то перманентное закручивание гаек, кострище очень скверных событий, дровами в котором служат людские страхи, обиды, подлость и ее величество глупость. Зухур вместе с маком сеет в Талхаке произвол, и вот он-то цветет и пахнет получше мака. И чем дальше, тем страшнее, тем больше ты переживаешь за героев, к финалу уже каждая страница представляет собой один сплошной конфликт без намека на развязку. Медведев рассказывает эту историю голосами 7 разных героев — и ой как говорит! Настоящая полифония: у каждого героя свой словарь, свой образ мыслей и манера выражаться. Там и национальный колорит, и предания, и философские размышления, и журналистские расследования — там есть всё для того, чтобы вы не поспали парочку ночей, будучи не в силах оторваться от этой замечательной, просто написанной и, вместе с тем, очень страшной книги.

Я, честно говоря, не думала до последнего, что я этот роман поставлю на эту полку. Потому что он на любителя, но, судя по количеству положительных отзывов, на любителя широкого. Тем не менее, здесь этой книге самое место — сколько бы я не порывалась сделать паузу, почитать что-то еще — ничего у меня не вышло.
28-летний автослесарь Петров в гриппозной лихорадке пытается два дня кряду добраться до дома. Но как в кошмарном сне, где на простейшие телодвижения у тебя почему-то уходит полжизни, встречает все время разные препятствия, в основном в виде каких-то бешеных людей. Дома у Петрова бывшая жена — эдакий Декстер екатеринбургского розлива, и 8-летний сын с температурой под 40. И вот Петров добирается до дома, и вот они с женой лечат сына. А то ему на следующий день на Елку в ТЮЗ, и костюм уже почти готов, а такое разве можно пропустить? Это я сейчас, без шуток, практически целиком описала верхний слой сюжетного эпидермиса.

Но Сальников победоносно въезжает в триумфальную арку читательских симпатий не благодаря сюжету (хотя там, конечно, далеко все не так просто, и местами прям «Чёёёёё?»), а благодаря поэзии повседневности. Текст «Петровых» очень похож на безжалостно подробное домашнее видео, снятое одним планом без какой-либо видимой причины — так, чисто поиграться, проверить, работает ли техника. Камера блуждает по улицам, помещениям и лицам людей, фокусируясь на вроде бы никому не нужных окурках под мусоркой, на тряпье каком-то ссохшемся под ванной, на зассаных ступенях общероссийского архетипичного подъезда. В объектив то и дело попадают прохожие, застигнутые врасплох в своем хроническом одурении и раздражении: бабки, мамаши с детьми, алкаши какие-то, менты и прочий русский народ. А держит эту камеру человек, у которого для каждого окурка и для каждой бабки в троллейбусе найдется свое размышление, а то и целая история. И этот закадровый бубнеж парадоксальным образом затягивает, и вот ты уже думаешь: «Да, вот я тоже никогда не понимала, зачем провизоры в аптеке носят белые халаты? Блин, Петрова, дай я тебя обниму, я тоже ненавижу вдевать одеяло в пододеяльник! О, у меня мать вот точно так же делала, а я точно так же со стыда сгорала!». Иногда доходит до абсурдного — Петров страницы полторы копается в аптечке, перебирая каждое лекарство. И ты копаешься вместе с ним, подмечая, что его аптечка — это ж, по сути, твоя аптечка, его подъезд — твой подъезд. Все, что его окружает — это все твое, родное. И так вся книга — одно сплошное «узнаю брата Колю» и «как я тебя понимаю!»

Тут первыми на ум приходят, конечно же, моноспектакли Гришковца. Такой же поток сознания, простой язык и эффект машины времени, срабатывающий на упоминании шерстяных колготок, которые каждый из нас в полудреме натягивал поутру, забывая сначала надеть трусы. Как и Гришковец, Сальников показывает фокус про то, что нас, людей постсоветского пространства, вроде бы разобщенных, очень многое объединяет. Навис над нами какой-то культурный код, которому не страшны классовые различия, часовые пояса и разрыв поколений.

Очень неожиданный для меня момент. Паустовского я заперла в одном шкафу с натуралистами Пришвиным и Бианки, запихнула туда же "Записки охотника" Тургенева и не собиралась этот шкаф открывать никогда. Теперь читаю всю автобиографию Паустовского и не могу остановиться. Самая, наверное, хорошая книга — 4. Во «Времени» Паустовский описывает 2 года жизни в блокадной Одессе (20–21 гг), из которой вместе с недобитыми остатками деникинцев исчезли деньги, еда, электричество, пароходы, и собственно жизнь. Опустевшие улицы, чистый морской горизонт и голодные люди, которые пытаются найти себе пропитание при новой, еще толком не организованной власти. Там какие-то невероятные реалии описаны — как им зарплату кассир целыми листами неразрезанных купюр с непросохшей краской выдавал, чтобы не задерживать очередь. Как портовые сторожа на молах разбивали огороды с пугалами. Как горожане перетаскивали в детских колясках из района в район свое мещанское добро во время конфискации «излишков». И просто фантастически интересные житейские рассказы и литературные портреты. Но самый подробный портрет достался городу — так что если вам интересна Одесса и ее жители, история, их язык и анекдоты — то из Паустовского вы узнаете гораздо больше, чем из непонятных и очень двухмерных "Одесских рассказов" Бабеля. Заодно узнаете, как Бабель эти рассказы писал — это гораздо смешнее и интереснее, чем результат его трудов и усилий.

Те, кому понравилась повесть «Похороните меня за плинтусом», должны знать, что существует ее американский побратим «Замок из стекла». Там нет сумасшедшей бабки (хотя, нет, одна эпизодическая все же есть), но там тоже речь о необычном детстве. И о родителях Джаннет Уоллс, которые решили, что кочевать по Америке и быть нищими — это захватывающее приключение. Мнения своих четверых детей они особенно не спрашивали. Уоллс отстраненно описывает свое детство и отрочество, в котором голод чередовался с холодом, папа фантазировал и пил, а мама рисовала как заведенная свои картины и в глубине души, скорее всего, хотела бы, чтобы ее вообще оставили в покое. По мере взросления дети меняются местами со взрослыми. Папа совершает налет на копилку детей, мама ныкает шоколад под одеялом, а найденное детьми в лесу брильянтовое кольцо решает не продавать, а оставить себе, чтобы оно выгодно подчеркивало остатки ее достоинства. В то время как ее дети укрываются брезентом в спальне, потому что в потолке дыра, собирают на дороге выпавший из грузовика уголь для отопления и копаются в школе в мусорных ведрах в поисках еды. И всё это происходит с ними вовсе не по вине государства и корпораций, а по прихоти родителей.
Только не думайте, что это грустная книга, это очень веселая книга с jaw-dropping финалом и с хорошей моралью о том, что люди — странные.

Ну и если вы прочитали 2 предыдущие книги, вас должно разрывать на части от желания прочитать 3-ю. А она вот она.

Ну, собственно, продолжение Неаполитанского Цикла. Краски сгущаются, ставки повышаются. Как обычно — не оторваться.