Разбитая музыка

Может быть, это за­мет­но в ее рас­се­ян­ном взгля­де из от­к­ры­то­го ок­на, мо­жет быть, в том от­сут­с­т­ву­ющем вы­ра­же­нии, ко­то­рое на мгно­ве­ние по­яв­ля­ет­ся на ее ли­це, ког­да об­ра­ща­ешь­ся к ней, а мо­жет быть, в той опас­ли­вой ин­то­на­ции, с ко­то­рой она те­бе от­ве­ча­ет, или в тон­кос­тях при­кос­но­ве­ний, за­па­хов, вку­са ее ко­жи у те­бя на язы­ке, или в ощу­ще­ни­ях ка­ко­го-то не­из­вес­т­но­го шес­то­го чув­с­т­ва, но ког­да лю­бовь прош­ла, сиг­на­лы ее окон­ча­ния силь­нее, чем же­ла­ние их не за­ме­чать, ес­ли толь­ко у те­бя дос­та­точ­но во­ли и ре­ши­мос­ти, что­бы осоз­нать, что про­ис­хо­дит. Но мы, ра­зу­ме­ет­ся, го­ним от се­бя по­доб­ные мыс­ли, они раз­д­ра­жа­ют нас, как буд­то не име­ют ни­ка­ко­го зна­че­ния и яви­лись к нам неп­ро­ше­ны­ми гос­тя­ми.

Труд­нее все­го мне да­ва­лась ис­по­ведь. Счи­та­ет­ся, что в се­ми­лет­нем воз­рас­те ре­бе­нок уже спо­со­бен от­ли­чить доб­ро от зла, но боль­шин­с­т­во се­ми­лет­них де­тей, нас­коль­ко мне из­вес­т­но, не со­вер­ша­ет дур­ных пос­туп­ков. Тем не ме­нее свя­тое та­ин­с­т­во ис­по­ве­ди тре­бу­ет, что­бы, стоя на ко­ле­нях внут­ри зак­ры­той ка­бин­ки ли­цом к поч­ти неп­ро­ни­ца­емой за­ве­се из хол­с­та, че­ло­век приз­на­вал­ся в сво­их гре­хах, об­ра­ща­ясь к зыб­ким очер­та­ни­ям свя­щен­ни­ка, си­дя­ще­го с дру­гой сто­ро­ны за­ве­сы. Ис­по­ведь сле­до­ва­ло на­чи­нать так: «Бла­гос­ло­ви­те ме­ня, отец, ибо я сог­ре­шил. Пос­лед­ний раз я ис­по­ве­до­вал­ся две не­де­ли на­зад» (испо­ве­до­вать­ся на­до бы­ло раз в две не­де­ли), но у ме­ня воз­ни­ка­ли оп­ре­де­лен­ные зат­руд­не­ния с обо­ими эти­ми ут­вер­ж­де­ни­ями. Нас­коль­ко мне ка­за­лось, я не со­вер­шил за это вре­мя ни­ка­ких гре­хов, о ко­то­рых сто­ило бы рас­ска­зать, но мне стыд­но бы­ло за­явить свя­щен­ни­ку, что я без­г­ре­шен. Та­ким об­ра­зом, ут­вер­ж­де­ние о том, что я сог­ре­шил, уже са­мо по се­бе бы­ло ложью. За­тем мне при­хо­ди­лось усу­губ­лять эту ложь, изоб­ре­тая це­лый спи­сок прос­ти­тель­ных гре­хов, нап­ри­мер, «я не слу­шал­ся ро­ди­те­лей» (на са­мом де­ле это­го не бы­ло) или «я го­во­рил неп­рав­ду». А меж­ду тем един­с­т­вен­ная ложь, в ко­то­рой я был ви­но­вен, име­ла мес­то во вре­мя мо­ей пос­лед­ней ис­по­ве­ди, в свя­той ат­мос­фе­ре та­ин­с­т­ва, прев­ра­ща­ясь тем са­мым из прос­той лжи в свя­то­тат­с­т­во, что, ра­зу­ме­ет­ся, дол­ж­но бы­ло об­речь ме­ня на веч­ные му­ки. Эта ужас­ная он­то­ло­ги­чес­кая за­гад­ка и нрав­с­т­вен­ный па­ра­докс бы­ли прос­то не по си­лам уму се­ми­лет­не­го ре­бен­ка.

В этих но­вых об­с­то­ятель­с­т­вах я вы­нуж­ден пос­та­вить под сом­не­ние са­мые ос­но­вы сво­его утон­чен­но­го и при­ви­ле­ги­ро­ван­но­го су­щес­т­во­ва­ния, сво­ей при­выч­ной жиз­ни сре­ди дру­зей, кол­лег и чле­нов семьи. Не яв­ля­ет­ся ли то, к че­му мы при­вык­ли от­но­сить­ся как к ре­аль­нос­ти, все­го лишь сог­ла­ше­ни­ем, до­го­во­рен­нос­тью меж­ду все­ми на­ми о том, что оп­ре­де­лен­ные ве­щи яв­ля­ют­ся ре­аль­ны­ми, а дру­гие - нет? Воз­мож­но, я осо­бен­но силь­но ощу­щаю это имен­но сей­час, дро­жа в за­те­рян­ной в джун­г­лях­цер­к­ви вмес­те с дву­мя сот­ня­ми дру­гих лю­дей и од­нов­ре­мен­но тря­сясь от стра­ха в тем­ном и сы­ро­мо­ко­пе. Ду­маю, так дол­жен чув­с­т­во­вать се­бя уми­ра­ющий: сму­щен­ным, рас­те­рян­ным и ис­пу­ган­ным.

я, нес­мот­ря на аг­нос­ти­цизм, то­же нуж­да­юсь в не­ко­ем об­на­де­жи­ва­ющем ду­хов­ном опы­те или ри­ту­але, ко­то­рые по­мо­гут мне осоз­нать, что есть что-то вы­ше, чем тра­ге­дия смер­ти, неч­то бо­лее зна­чи­тель­ное, чем я спо­со­бен се­бе во­об­ра­зить.

Каждый из присутствующих одет в синюю или зеленую рубашку, причем у некоторых к одежде пришита золотая звезда. Нет никаких сомнений, что это здешняя униформа. Наши проводники снимают свои пальто и обнаруживают под ними такие же синие рубашки. Внезапно я ощущаю, как мы уязвимы и как выделяемся среди присутствующих. Мы и не подозревали об особой форме одежды, вид которой вселяет в меня тревогу, поскольку я привык так или иначе связывать униформу с идеей власти и необходимости подчиняться, с чем-то, отрицающим свободу, говорящим о наличии культа.

никаких сомнений в том, что он любил мою бабушку, но на протяжении всей жизни мой дед, как впоследствии и отец, таил невысказанный упрек. Им обоим казалось, что нечто, от чего пришлось отказаться когда-то в прошлом, уже невозможно компенсировать в настоящем, что они оказались заложниками института брака, и от этого никуда не уйти.

У меня в голове роятся тысячи вопросов, но я настолько изумлен ясностью видений, что не в силах ни говорить, ни покинуть эту открывшуюся мне иную реальность, которая мне не принадлежит. И в то же время на каком-то уровне сознания, не вовлеченном в созерцание видений, я способен наблюдать происходящее и оценивать его, причем существует и еще один, более отдаленный уровень, который позволяет отстраненно смотреть на предыдущий, — и так до бесконечности. И если обычное, объективное мышление дает ощущение комфорта, позволяя уму отстраняться от воображаемой или реальной опасности, то теперешняя ситуация только усугубляет страх, заставляя думать, что не существует никакой реальности, что так называемая объективная реальность — это не более чем конструкт, умозрительное построение, и кажется, что осознание этого сродни безумию.

поминальный день. На днях умер мой отец, лишь на несколько месяцев пережив мою мать. По стечению обстоятельств я не имел возможности присутствовать ни на тех, ни на других похоронах, и у меня нет желания искать утешения в церкви. Но подобно тому, как люди, только что пережившие утрату, ищут успокоения в религии, психоанализе, самопознании и даже в спиритических сеансах, я, несмотря на агностицизм, тоже нуждаюсь в некоем обнадеживающем духовном опыте или ритуале, которые помогут мне осознать, что есть что-то выше, чем трагедия смерти, нечто более значительное, чем я способен себе вообразить. Какое-то время я никак не мог найти способ излить свою скорбь о потере родителей. Их смерть глубоко потрясла меня, но я чувствовал, что по какой-то причине не могу естественным, эмоциональным образом отреагировать на их уход, что не могу осознать эту утрату психологически здоровым способом. Я не плакал, не проронил ни одной слезы, просто почувствовал холод, одиночество и растерянность. У меня не было простой веры, в которой я мог бы искать утешение.

Может быть, я сошел с ума, но мне кажется, что я воспринимаю мир на молекулярном уровне, когда обычные преграды, отделяющие мое «я» от всего вокруг, устранены, как будто каждый листок, каждый побег травы, каждый склоненный цветок тянутся ко мн

ощущение связанности со всем миром захватывает меня. Как будто плывешь по искрящемуся, б