Как я переводил Набокова, Фрая и Марка Твена

«Вот есть хорошая книга "Джинкс" писательницы, взявшей псевдоним Блэквуд, "черный лес", – недавно перевел. Очень похожа на "Поттера", тоже про мальчика, который в шесть лет становится учеником чародея, который спасает его от смерти. И потихоньку вырастает до серьезного мага, от которого зависит судьба его мира. Книжка очень смешная, добрая и теплая. Вернее сказать, три книжки».

Последний перевод Сергея Ильина.

Моргана Гловера не радует ни семья, где жена и семеро дочерей перестали обращать на него внимание, ни работа, где коллеги не могут оценить его изобретательность. Время от времени он наряжается в странные яркие костюмы и идет гулять по улицам Балтимора, пытаясь развеять свою тоску. Жизнь Моргана становится все более печальной, но неожиданно в город приезжает кукольный театр.

Самый известный роман Себастьяна Фолкса Сергей Ильин перевёл в 2014 году.

«Когда в США начал спадать толкиенский бум, американские издатели стали искать нового автора. Пик в это время умирал в сумасшедшим доме... Про него я ничего не знал: «Что за Пик?» — спрашиваю. А Саша Кононов: «Да такой «Замок» Кафки, только не без входа, а без выхода». В то время я как раз собирался в Коктебель, взял в библиотеке на Ульяновской том Пика, и с полным упоением прочитал на пляже первый роман. На Кафку совсем не похоже, по стилистике скорее Диккенс, Гоголь, Эдгар По; много деталей, какой-нибудь незначительный эпизод — «Ваня прошел» — занимает страницы две. Я кинулся к Саше: «Хочу переводить Пика». А они уже заказали перевод питерскому китаисту, это была Сашина идея — Пик родился в Китае, вся жизнь замка Горменгаст построена на каждодневном исполнении сложных бессмысленных ритуалов, на этаких китайских церемониях... Потом издательство распалось, и я сел переводить Пика для себя».

«Мервин Пик — сложный автор, взявшись за его второй роман «Горменгаст», я вспомнил, что видел на лотках русский перевод, правда, издательство не упоминало, что существуют еще первый и третий романы... В романе у персонажей значащие фамилии, какие, по мнению Берджесса, допустимы только в мультфильмах. Есть там нехороший молодой человек, Макиавелли такой, Steerpike, в том переводе получился Щуковол, хотя тогда уж — почему не Волощук, все-таки перевод вышел на Украине. Фамилии переводчика я не помню, он, по-моему, несколько напортачил, но зато следующим есть на что опереться. Однако, по счастью, я не нашел этой книги, пришлось обходиться своими силами. У меня он так Стирпайком и остался — может, Волакул — близко и не вызывает таких коннотаций, как Волощук. Хотя, скажем, название замка Горменгаст тоже истолковывается. Можно ведь и «Графа Монте-Кристо» перевести «граф Христова Гора» или передать нечто подобное с французским прононсом... Но во многих странах известна книжка «Горменгаст», и нельзя ее совсем переименовывать, хотя в упомянутом переводе ее назвали «Замок Горменгаст», полагаю, для пущей привлекательности».

Кутзее я переводил ещё до того, как он стал Нобелевским лауреатом.

«Когда я взялся за «Канаду», Форд был писателем для меня совсем новым. Знал, что он считается одним из лучших ныне живущих американских стилистов и что за ним числится рекорд — он единственный, кто получил за один роман и Пулицеровскую премию, и премию Фолкнера. Роман очень необычный. Во-первых, это медленная проза, несмотря на то что там происходят убийства. Повествование ведется от имени мальчишки, родители ко­торого неудачно ограбили банк и сели в тюрьму. Его с помощью подруги матери перевозят через границу в Канаду, и он попадает на другую планету — где все иное: климат, люди, маленькие городишки. Оглядываясь по сторонам, он пытается понять, как ему жить. Это тихое, мерное, спокойное повествование. Мне очень напомнило фильм Кубрика «Барри Линдон». Я его перевел еще в конце 2012 года, но вспоминаю постоянно. Это самое сильное, что я переводил за последние лет десять».

«Вторая треть XIX века. Лондон, абсолютно грязный. Женщина 19 лет. Проститутка с 13. И вот история о том, как она поднимается потихонечку наверх. А потом уходит, уводя за собой дочку своего любовника. Я теперь вот прочитал роман Фейбера, страшно хочу перевести. На два месяца работы. Но их надо иметь».

«Что бы ни написал Стивен Фрай, его издательница и мой друг Алла Штейнман присылает мне. Вот тут и разговоров нет – надо переводить».

«Это мой бестселлер. Довольно ерундовый роман, как мне кажется. Но, кроме всего прочего, это хорошее, профессиональное руководство по пиару. Я с ним не то чтобы мучился, но всё время чувствовал, что «не нравишься ты мне». Когда мне предложили перевести следующего Бакли, я отказался. И следующего тоже. Недавно всё-таки перевёл очередного Бакли. Называется «Верховные судороги». Злой, издевательский текст о Верховном суде. Я это люблю».

«Набокова я начал переводить, когда мне в руки попал роман «Пнин». Он очень мне понравился и я попытался рассказать всё жене. Но что такое пересказать роман Набокова? Сел и перевёл. О том, что есть англо-русский фразеологический словарь, я тогда понятия не имел. Поэтому идиомы — пословицы, поговорки — в лоб переводил. Получилось хрен знает что. Сделал пять копий, раздал по знакомым. Те, кто знал английский язык, в отличие от меня, прочитали, сделали какие-то замечания. Начал править. Когда уже сильно переправленный текст попал к Саше Кононову и начал издаваться, он мне сказал: «Знаешь, в первом варианте был какой-то щенячий восторг, а тут уже нет, хотя этот перевод, конечно, правильнее»».

«Дмитрий Набоков, наследник Владимира Владимировича, сам выбирал переводчиков для американских романов своего отца. А я то попадал у него в фавор, то превращался в ничтожество. Одно время я был «лучший современный переводчик Набокова», теперь я — «бывший переводчик Набокова пиратского периода», а в фаворе остался только один человек — Барабтарло».

«На закате жизни Набоков в большей степени стал придумывать тот мир, который описывал. Вплоть до «Арлекинов», где и самого себя совершенно другого придумал. В героя этого романа, у которого только инициалы и есть (ВН), имя он и сам после удара забыл, Набоков ссыпал все гадости, какие о нем говорили и писали.

Я думаю, Набоков с барским презрением относился к миру, который его окружал. В последние годы, когда он, по его же словам, «перешел на содержание 12-летней девочки по имени Лолита», внешний мир, вернее, отношение этого мира к нему стало Набокову неинтересным».

«Когда я переводил эту книгу, то предложил издателям такую штуку: сопроводить каждую «клюкву» развесистой сноской, которая объясняла бы, в чем здесь автор наврал. Я их даже сочинял – довольно язвительно. Простой пример: один из героев сообщает, что у него есть большое имение под Днепропетровском. Разговор происходит в 1914-м. Сергей отвечает ему, что не знает, где это. Оно и понятно, ведь Днепропетровском он называется с 1926 года, а до того был Екатеринославом».

«Действие этого романа проиходит в Петербурге. Но, в отличие от Пола Рассела, автор, готовясь к роману, завербовался на год преподавателем английского языка в Питере. Он год там прожил, успев съездить в Архангельск и другие города. И оплошностей в тексте почти нет».

«Мы знаем Тома Сойера в переводе Чуковского и Гека в переводе Дарузес. Могу сказать, что перевод Гека Финна прекрасен. Хотя построение некоторых фраз — настоящий милицейский протокол. У Чуковского эти деревенские мальчики разговаривают, как одесские гимназисты. У Дарузес лучше получается, ближе к дворовому языку. Из этих двух переводов можно было бы сделать один хороший.

Когда переводили Чуковский и Дарузес, не было Интернета. А разговоры этих ребят (это касается Тома Сойера, наверное, больше) пронизаны незакавыченными цитатами из Священного Писания. Этих цитат там 20–40. И Марк Твен их обыгрывает. Вставляет в такой контекст, где цитата становится смешной. Где Чуковскому и Дарузес было искать цитаты из пророка Иезекииля? Чуковский когда-то учился в церковной школе и ещё мог слышать Библию. Но это 30-е годы. Где искать? Идти к старенькому священнику, который знает Ветхий и Новый Завет наизусть? Сейчас это находится мгновенно».

«Марк Твен предварил Гека Финна уведомлением, что персонажи разговаривают довольно странно, но это диалекты, вдоль Миссисипи растянутые. Что тут делать переводчику? Но пытаться создать некоторое просторечие надо. Потом, у Твена очень много словесной игры. Дарузес выровняла всё. Все ошибки исправила, чтобы рабоче-крестьянскому читателю было понятно. А я попытался всё вернуть обратно. Довольно смешно получается. Всякие словесные игры — это то, ради чего и стоит заниматься переводом».