Гей-проза

«Часы» Майкла Каннингема — роман про золотое правило занятой женщины: цветы купи сама, торт испеки с сыном, а любовь отдай другу.

«Америка» — это меткие и забавные высказывания наблюдательного пост-советского гея-эмигранта об американцах, знаменитостях, о привычках, обыкновениях, архитектуре небоскребов, искусстве, акционизме. Тут же несколько писем от друзей, отца, от Лимонова. Текст действительно походит на собранную из фейсбучных статусов книжку.

Юрий Минаевич Пирютко, видный петербургский историк-краевед и соавтор книги “Исторические кладбища Санкт-Петербурга”, в 1998 году под псевдонимом К.Ротиков (позаимствовал из “Козлиной песни” Конст. Вагинова) написал путеводитель по “голубому” городу, первый в своем роде - “Другой Петербург”. Книга выдержала три издания, последнее из которых, в 2011 году, как писала тогдашняя петербургская пресса, презентовали в ночном клубе с мужским стриптизом.

Из книги мы узнаем, как сексуальные предпочтения графа Андрея Муравьёва подарили городу сфинксов на Университетской набережной и спасли её же от вездесущих коней Клодта. Почему слова «бугр» и «бардаш» в повседневном обиходе соответствовали нынешним «активный» и «пассивный». Много ли на Невском водилось проституток, и по каким параметрам брали в банщики. Где располагалась первая русская гей-дискотека “Маяк”, и чьи атласный зад и ляжки воспел Лермонтов.

Если не обращать внимания на некоторую елейность тона, свойственную кумушкам в платочках, и на сомнительные размышления о дуэльных стволах (“вздымание это пистолетов, нацеливание, томительная разрядка”), то “Другой Петербург” - отличная историческая зарисовка города с непривычного ракурса.

Вдохновился старинным, 16-летней давности, интервью Дмитрия Волчека, где он восторгался недооценённой на родине прелестью Филипа Ридри и удивлением англичан, мол, вы нашего зайчика Ридли обсуждаете, как толстопузого Умберто Эко. После романа «Крокодилия» почитал сборник рассказов в переводе того же Волчека. Не упущу момента разразиться очередными восторгами в адрес Дмитрия — переводчик он отменный, вдохновенный и некосноязычный. (Переводит только то, что сам любит: Берроуза и прочий жестковатый полу/не-мейнстрим.)
Ридли — это такая Элис Манро для мальчиков. Сюжет? — есть немного, но не он правит бал. Мы видим подсвеченную редкими радужными всполохами бытовуху не очень благополучных лондонских семей. Как обычно, дети страдают больше всех: то мальчик перед всем классом рассмеялся во время душераздирающего рассказа старушки — узника Освенцима, то мама наглоталась снотворного, то любовник отца после его смерти не хочет дружить с мальчиком, негодяй. А счастье близко, счастье в мелочах: притянуть, обнять, погладить волосы, сказать пару приятных слов. Снять отчужденность. Тогда и утрата переживётся легче, и одиночество не сдавит, не ляжет грузом на будущую жизнь и не испортит отношений с людьми.
После первой пары рассказов остальные кажутся однотипными: везде проблемы, везде неустроенность, одиночество и люди, попавшие в ловушку отношений без любви. Хотя и в "жизни" так, стоит признать. Несчастья не отличаются разнообразием, как бы ни убеждал нас Толстой.

Помните, как в школе нас пичкали фантастической версией о двойниках Раскольникова? Мол, и Свидригайлов, и Лужин, и Разумихин, даже Алёна Ивановна — проецированные во внешний мир черты характера Родиона Романыча. Мы внимательно слушали, соглашались, а по возвращении домой думали: «Божемой, что за несусветная чушь!»

Примерно то же происходит в «Крокодилии». С той только разницей, что двойники не метафизические. Герои сами творят свои подобия путем интриг и умолчаний, а дети повторяют судьбы родителей, ибо не видят иного пути. Замкнутые круги странных любовей-ненавистей сплетаются в цепь человеческих отношений. Дочь ненавидит мать, но с ужасом ловит себя на мысли, что становится на нее похожей. Сын не понимал и не замечал своего пассивного отца, но перед лицом смерти осознает, что им самим играют точно так же, как мать — его отцом. Герой разрывается между странным, "колдунским" влиянием своего первого любовника и наставника — и милым, правильным мальчиком, который очевидно сделает его счастливым. Мальчик живет в гармонии со своей матерью, что так странно контрастирует с отчужденной пустотой между героем и его собственными родителями. Мать героя всю жизнь руководила своим безвольным мужем и лепила его по выдуманному лекалу, только чтобы самой чувствовать себя защищенной, независимой от собственной тиранической матери. Она не понимает свою дочь, ради которой столько терпела, столько ей дала, а дочь её ненавидит, и только смерть близкого прервет этот повторяющийся сценарий. Любовник героя вертит им согласно своему видению, в точности так, как им самим когда-то управляли.

И в центре этого клубка подобий — история, при помощи которой любовник героя удерживает при себе его, а Филип Ридли — внимание своего читателя. Нам читают кусочки чужой судьбы, письма, имеющие обыкновение заканчиваться в самый интересный момент. А над историей, над героями нависает гигантский образ крокодила — и фигура короля, что хотел убить рептилию, но как в известной легеде о драконе, сам превратился в крокодила. Еще одно отражение, еще одно подобие и двойник. Роман наполнен аллегориями и переплетающими пластами реальности и вымысла, он не отпускает до самой последней страницы, подгоняет читателя, жаждущего узнать окончание истории, и оставляет его в сомнениях и немом восхищении. Определенно стоит прочтения.

Джон Бойн, известный нам как автор романа “Мальчик в полосатой пижаме”, написал еще одну историю о войне — на этот раз первой мировой — и об отношении двух мужчин, молодых солдат: Тристана Сэдлера и Уилла Бэнкрофта. Уилл тяготеет к крайней степени протеста — отказывается хоть как-то участвовать в убийстве людей, становится абсолютистом. Тристан, из идеалистических соображений прибавивший себе год, чтобы попасть на войну, влюбляется в него и — после череды неудачных чувственных экспериментов у реки и в траншеях передовой — делает с бывшим другом нечто, странно похожее на приключения попкорна на плите.

Как вы не ожидали попкорна в рассказе о книжке про великую войну, так и я недоумевал, когда в 1916м — году, в котором проходит большая часть романа — из диалогов торчали вполне современные неврозы, буйства и новая откровенность, как провода из Робокопа, — где это видано, чтобы почтенная матрона семейства какому-то незнакомцу с порога в кордон заявляла о самоубийстве собственной матери и матримониальных проблемах своей дочери, пока та спасается от буйного бойфренда. А где-то фоном, между делом и очень опосредованно относясь к происходящему, главного героя выгнали из дома, его сестра умерла от тифа, а любовь всего детства погибла на войне одним абзацем и быстрее, чем свистнул Оливер Твист. К чему это неровное повествование, ненужные клиффхенгеры, рваный ритм. Почему, например, о чьей-то смерти я узнаю из рассказа другого персонажа, который решил поделиться сокровенным, как на шоу Опры Уинфри? И так несуразности множатся.

Нет, не поймите меня неправильно: роман, если не задумываться, читается довольно легко, как голышом с деревянной горки скатиться, только потом весь зад в занозах. Герои постоянно, по-человечески понятно мечутся в своих действиях — и в оценке этих действий обществом — между отвагой и трусостью, как между кнутом и пряником, но то, как автор завершает роман, как однозначно говорит, кто здесь трус, а кто Зорро, мне совсем не по нраву. Лучше бы закончил простой моралью — не играйте с чувствами отвергнутых геев, чтобы про вас не сняли программу Окна.

Как говорят в узких кругах, если хорошенько потрясти творчество любого автора, из какой-нибудь его книжки вывалится гей. Так крупный исландский писатель Сьон (Sjón) (его небольшой роман «Скугга-Бальдур» недавно выходил по-русски) в 2013 году на родине, а в 2016 — в английском переводе опубликовал роман Moonstone: The Boy Who Never Was («Лунный камень: Мальчик, которого не было»).

Октябрь 1918 года. В Европе подходит к концу первая мировая война; Исландия готовится подписать с Данией договор о частичной независимости; а в Рейкьявике местный 16-летний парнишка Мауни Стейнн Карлссон (его имя и означает “лунный камень”) живёт в мансарде с двоюродной бабушкой, слоняется без дела по городу, смотрит по несколько раз одно и то же кино в двух на всю Исландию кинотеатрах — и занимается с мужчинами сексом за деньги. В 1918 году его смущает совсем не это (напротив, это ему очень даже нравится), а провинциальная и оторванная от всего мира Исландия. Он мечтает выбраться с унылого острова, попасть если не в фильм, то хотя бы в съемочную команду.

Всё резко меняется, когда с приплывшими из Дании моряками на остров попадает испанка, свирепствующая в Европе. Рейкьявик вымирает метафорически и буквально. Церковь и доктора видят в кинотеатрах рассадник порока и инфекции. Музыканты, работавшие в кинотеатрах, заболевают и умирают один за другим, пока однажды из труппы не остается один флейтист — и звенящая немота повисает в зале. Улицы опустевшего города становятся для Мауни декорациями живого кино, и тогда впервые в жизни Исландия хоть как-то стала ему интересна и близка — но лишь до тех пор, пока не разразился страшный скандал, вынудивший его бежать с острова.

Мауни, несомненно, вымышленный персонаж, «мальчик, которого не было», однако Сьон с его помощью рассказывает историю своей семьи — и мы это узнаём только в самом конце. Беззаботный, сексуально раскрепощённый изгой в окружении инфекции — знакомый мотив литературы об эпидемии СПИДа, и таким образом этот небольшой, концентрированный, скупой на выразительные средства, но нежный и щемящий роман — это, конечно, элегия, погребальная песнь по ушедшему поколению.

​​Джон Грин и Дэвид Левитан сколлаборировались и родили милый янгадалт про двух подростков с одинаковым именем Уилл Грейсон — один гетеро (его часть писал Грин), другой гей (Левитан) — и сногсшибательно великолепного парня по имени Малыш Купер, который носится между ними, режет словами правду, а песнями — нервы читателю, и ставит в школе мюзикл про себя, про своего друга «Гилла Рейсона» и про 16 рассерженных бывших. Один Грейсон влюблён в девочку-популярочку, другой Грейсон — в мальчика, который совсем не то, чем кажется, и что им со всем этим ангстом делать — без мудрого друга не разобрать. Это довольно смешная и бойкая книжка, половину обаяния которой делает Малыш Купер, пока оба Грейсона, цепляясь друг за друга, как неуклюжие гимнасты, вылетают из воздушной ямы тинейджерства и депрессии.
А ещё это был интересный опыт — слушать аудиокнигу, где два мужика читают за подростков и время от времени горланят дурацкие куплеты из школьного мюзикла наподобие
«Пока не созрел
Я любил пусси
Но жизнь заверте
Как машинка занусси»
Ей-богу, примерно такое и пели.

Узодинма Ивела, американский писатель нигерийского происхождения, уже известен читателю: в 2005 вышел его первый роман-бестселлер Beasts of No Nation про гражданскую войну на западе Африки. Он был переведён на множество языков, тепло встречен критиками, имел успех у читающей публики, а в 2015-м Нетфликс даже снял по нему одноимённое кино «Безродные звери» с Идрисом Эльбой в главной роли.

С тех пор Ивела писал преимущественно публицистику, выпустил пару сборников эссе о проблемах мигрантов, чёрного населения США и ВИЧ-стигматизации, читал лекции в университете и выступал на TEDx. В прошлом году он наконец опубликовал второй роман — не сказать, чтобы прям долгожданный, но в несколько премиальных номинаций он уже попал.

Speak No Evil (название взято из послания апостола Павла к Титу 3:2 и в Синодальном переводе звучит как «никого не злословить») рассказывает историю 18летнего парня по имени Ниру. Он вместе с довольно обеспеченными родителями переехал из Нигерии в город Вашингтон, ходит в школу, готовится поступать в Гарвард, дружит с девушкой Мередит — и постепенно осознаёт, что гей. Ситуация осложняется тем, что Ниру из очень традиционной и религиозной нигерийской семьи, где правит тираничный отец, который, конечно, не был рад узнать о гомосексуальности сына — и пытается её «поправить». Это непростое взаимоотношение отца с сыном и является тем локомотивом, на котором едет сюжет. Но если бы только на нём!

Ивела, выпустив очень хорошую первую книжку, счастливо миновал «проклятие первого романа» (впихнуть в текст всего побольше и показать силушку авторскую) — только затем, чтобы оно настигло его на романе втором. На двухстах страницах Ивела высаживает очень, очень много маленьких сюжетных росточков , которые могли бы вырасти в самостоятельные произведения, но завяли, так и не дав всходов. Отношения отца с сыном не просто центральный сюжет, но один из центральных, и все они теснят друг друга, как выводок цыплят на кормёжке. Тут и осознание своей гомосексуальности, и история взросления. Тут непростые отношения с братом и матерью. Тут и сюжет из постколониального романа, когда семья летит в Африку, селится в особняке, где им прислуживают чёрные слуги, и нанимает священника лечить Ниру от гомосексуальности. Всё это притворяется янгадалтом, хотя, конечно, вообще нет. Тут и история дружбы Ниру и Мередит — и я уже даже не говорю о твисте и резкой смене перспективы во второй части, когда роман вдруг заговорит голосом Мередит. А где голос Мередит, там новые темы: травма после изнасилования (на самом деле мнимого, но переживания-то реальные), виктим-блейминг, газлайтинг, подкуп правосудия, фейк ньюз. Не обошлось, конечно же, без полицейского беспредела в отношении чёрных и мигрантов. Бытовой и публичный расизм и убитый пересмешник в хижине дяди Тома тоже на месте.

При этом роман неплохо написан, живо читается и ухитряется не развалиться, как обычно бывает, на маленькие самостоятельные кусочки — но только потому, что сами по себе они лишь наброски историй, они слишком бледны, общи, бестелесны и летают из книжки в книжку.

Бьянка Дель Рио (наст.имя Рой Хейлок) — дрэг-квин, комик, победительница шестого сезона RuPaul’s Drag Race, и человек, сочетающий ослепительную улыбку с уморительными оскорблениями. Превосходный образец insult comedy.
В прошлом году Бьянка выпустила книжку, где она в обычной своей манере отвечает на письма поклонников (реальные или выдуманные, никогда не узнаешь). Бьянка иронизирует над семейными ценностями и не оставляет от святых скреп нимба на тонзуре.
(Ну и конечно, эту книгу надо слушать ради незабываемого голоса Бьянки. Пока перечитывал, выбирая в тексте шутки на перевод, смеялся совсем не так, как под аудио.)

Бьянка дель Рио отвечает на письма.

— Дорогая Бьянка, мы с женой вместе уже полвека, но она старше меня на пять лет и скоро умрёт. Как мне подготовиться к её смерти, как не впасть в бездну отчаяния?
— Дорогой Фил, зачем готовиться самому, если умрёт жена. Подготовь лучше её. Каждую ночь буди её светом фонарика в лицо и кричи: «Иди к свету, Джейн, иди к свету!»

— Как признаться девушке, с которой мы пять лет в отношениях, что я гей?
— Нет ничего проще. Когда в следующий раз она будет делать тебе минет, останови её и скажи: «Ты всё делаешь неправильно; вот когда я сосу член, я держу руки вот так...»

— Милая Бьянка, как нам, персонам ЛГБТКИА+ спектра, победить наши интернализированные предубеждения и выученную гомофобию?
— Милая Лулу. Прежде чем я рассыплю тут жемчужины мудрости, позволь спросить — ЛГБТКИА? Это что за хрень? Я понимаю ЛГБ. Мне даже было норм, когда добавилось Т (хотя честно признаюсь, что я бы не хотела оказаться в одной группе с Кейтлин Дженнер — я вообще не врубаюсь: “он” стал “она”, она говорит, что ей всё ещё нравятся женщины, но она не лесбиянка. Это как? Разве не должна она теперь, став женщиной, подсесть на толстую иглу чёрных членов, как все нормальные Кардашьян?). И я вообще не понимаю, что обозначают И и А. Ты рандомно перебираешь буквы, как на “Поле чудес”? Вставим ПЧ. Что дальше, добавить специальные буквы для пьяного натурала, отсосавшего морячку в темной аллее? Тогда получится ЛГБТКИАПЧПНОМВТА — точно не поместится на первомайском плакате.
Короче, милочка, будь собой, и срать на предубеждения.

Представьте: вы приехали из глубинки в большой город на пару месяцев, бродите по улицам, ловите небо в просвете высоток для фото в инстаграм и раздражаете вечно спешащих куда-то людей (на Нью-Йорк из книги вполне походят наши Москва-Сити или плотным питерский центр). Вы несетесь на почту отправить открытку своему другу-посткроссеру и совершенно случайно встречаетесь с парнем мечты: высокий, с улыбкой до ушей и коробкой с вещами, которые он как раз собирается отослать своему бывшему (ух-ты, он гей, думаете вы, вот свезло!) Неужели это судьба? Как бы позвать его на свидание? А вдруг всё получится? Что, если это мы?.. Но парень куда-то пропадает, а вы остаётесь с квестом на целое лето: найти его в незнакомом городе, не зная ни имени, ни адреса. Но трудно ли это в эпоху соцсетей?

Так начинается книга, которую в прошлом году вместе написали двое очень популярных авторов YA: Бекки Алберталли («Саймон и программа Homo Sapiens») и Адам Сильвера («В конце они оба умрут»). Бекки отвечала за POV Артура Сюсса, Адам – за Бена Алехо (в интервью они пошутили, что специально выбрали для своих героев инициалы друг друга – BA и AS). Интересно и то, что авторы говорят с позиции собственного опыта: Артур – еврей с американского юга, Бен - гей и пуэрториканец. Нам это может показаться незначительным, но для западного янгадалта это довольно актуальная, а часто и болезненная тема.

Я ждал довольно многого от этого авторского дуэта, хотя и откладывал книгу аж с октября, и должен с некоторой грустью признаться, что надеялся на большее. Прежде всего, в книге очень, очень много отсылок к американской поп-культуре и Бродвею: имена музыкантов, актеров, названия песен и фильмов, Гарри Поттер, куплеты из мюзиклов — в особенности Hamilton, который для отношений Артура и Бена был чем-то вроде клея. Поп-отсылок так много, они так разрастаются, что время от времени становятся важнее, чем сюжет. Я понимаю это желание быть на одной волне с современными подростками и молодыми людьми, сам люблю разнообразные пасхалки (в один момент герои идут в кино на фильм «С любовью, Саймон»), но гипер-осовременивание обычно играет злую шутку – через несколько лет книга может нехорошо состариться (как последние романы Пелевина, которые отзываются на актуальную повестку, устаревшую уже даже к моменту выхода книги).

В любой непонятной ситуации, при каждой ссоре герои напевают «Гамильтона» - а ссор много; я бы сказал, что чересчур много ссор у людей, которым давно не 13 лет. Понятно, что надо добавлять в блюдо перчинки – двигать конфликтами сюжет, но временами чувство меры подводило авторов. Разосраться из-за опоздания на полчаса? Расстаться только потому, что твой парень разговаривал со своим бывшим? Камон, Алберталли и Сильвера, вы точно могли придумать лучше.

Положительных моментов в книжке также хватает: читается довольно живо, Артур и Бен симпатичные, когда не лаются друг с другом, их родители уравновешенные и понимающие а воростепенные герои — друзья и подруги — прописаны даже очень хорошо, с уникальными, реальными характерами. Только с юмором у Дилана, лучшего друга Бена, авторы перестарались — ну не верю я, чтобы главный трикстер компании так не смешно и натужно шутил. Добавила книге звёздочку и принесла мне многие радости (bittersweet) концовка – логичная, жизненно правдоподобная, единственно правильная для того русла, в котором развивался сюжет, а не высосанная из фанфиков. За концовку прямо респектище, в янгадалте такое случается нечасто.

Пару лет назад в Англии вышел шестой, последний на данный момент роман Алана Холлингхёрста «Дело Спаршолта». У себя на родине писатель считается живым классиком и блестящим стилистом, пишет по роману примерно раз в шесть лет, и каждый из них критики и читатели встречают с энтузиазмом. Его излюбленная тема – причудливая и сложная судьба британских гомосексуалов в 20 веке. В России же он известен слабо: переведен только один, четвёртый роман – «Линия красоты» – за который Холлингхёрст в 2004 году получил Букеровскую премию.
«Дело Спаршолта» (словом affair обозначаются и дело, и происшествие, и скандальный инцидент, и любовный роман) состоит из пяти частей, охватывающих обширный временной отрезок от начала Второй мировой войны до наших дней. В первой части мы знакомимся с несколькими молодыми людьми из оксфордского литературного клуба и с Дэвидом Спаршолтом – красивым, атлетичным парнем, на которого легко западают и мужчины и девушки. Во второй части, спустя двадцать лет, фокус смещается на сына Дэвида – Джонни, который влюбляется в своего французского друга, пока Дэвид проводит время в компании подозрительных мужчин.
Именно глазами Джонни мы смотрим на все дальнейшие события романа. Через чувства Джонни мы переживаем его отношения с отцом, с семьёй лесбиянок, которым Джонни помог зачал дочь, с его многолетними партнёрами и случайными связями в Грайндре. Вместе с Джонни следим за судьбой участников окфордского кружка: некоторые из них умерли на войне, а другие прожили долгую и наполненную жизнь. Детство Джонни пришлось на шестидесятые, когда случился тот самый инцидент со Спаршолтом, вынесенный в заголовок книги. Он произошел вне романа, и. читателю приходится самому по кусочкам собирать подробности, как паззл. За этим громким гомосексуальным скандалом с участием Дэвида Спаршолта, парней-проституток и члена парламента. легко угадывается реальное и крайне резонансное «дело Монтегю», которое в шестидесятых стало катализатором общественных изменений и привело к частичной декриминализации гомосексуальности в 1967.
Холлингхёрст поистине мастерский стилист: он неспешно, тихо вяжет пять сюжетных лоскутов, сплетая их в романное одеяло. Но не все части, надо признать, одинаково интересны. Лучшие из них – оксфордская первая и корнуолльская вторая – вполне могли бы стать законченными новеллами: прекрасная проза, живые герои, тонкий мужской эротизм, который особенно удаётся Холлингхёрсту. Атмосфера тягучего предвоенного времени, когда студенты не столько учились, сколько ждали своего часа отправиться на фронт; и наэлектризованные шестидесятые, когда все думали о сексе и не стеснялись его предлагать. Интересно, как у Холлингхёрста с каждой новой книгой утончается эротизм: если в первом романе The Swimming Pool Library герои, только выйдя из дома, тут же ухватывали чей-нибудь мясистый член, то в «Деле Спаршолта» каждый раз, как мужчины после долгой прелюдии собирались сблизиться, фокус смещался в сторону, и начиналась новая глава.
Сравнивая «Дело Спаршолта» с другими произведениями, стоит вспомнить недавние три. Прежде всего, это предыдущая книга самого Холлингхёрста – The Stranger’s Child. Похожая структура – сюжетные части с большими временными промежутками, и похожая тема – меняющееся в обществе отношение к гомосексуальности. Их логическую связь признавал и автор, сказав, что написал по сути продолжение The Stranger’s Child.
Нельзя не вспомнить роман Джона Бойна «Незримые фурии сердца» – история Ирландии с середины века до наших дней, рассказанная через историю её гомосексуального сына. Бойн сосредотачивается на одном герое и делает его участником и свидетелем знаковых для Ирландии событий и ключевых вех западной гей-культуры. Холлингхёрст же пишет о разных людях из сообщества, выхватывая софитами то одного, то другого: отца и сына, гея и бисексуала, пары лесбиянок, их гетеросексуальной дочери, выросшей в счастливой однополой семье.
Наконец, «Дело Спаршолта» – это также роман о художниках и судьбе одной картины (недаром на обложке картинные рамки), изобразившей красоту молодости, переживания и желания творца, связавшей воспоминания людей, отделенных десятилетиями друг от друга. Идеальный образец романа о картине – «Щегол» Донны Тартт, и в «Деле Спаршолта» заметно некоторое её влияние.

C первой страницы роман Дэвида Левитана, лауреат Lambda Literary Award 2014 , вошедший в лонг-лист американской Национальной книжной премии, бьёт по больному. Совершенно особый рассказчик — незримый «греческий хор» мужчин, умерших во время первой эпидемии СПИДа — задаёт повествованию драматический тон. «Ты никогда не узнаешь, каково нам сейчас — ты всегда будешь на шаг позади. Будь рад этому, — пишет Левитан. — Ты никогда не узнаешь, каково нам было тогда — ты всегда будешь на шаг впереди. Этому тоже будь рад.»
К созданию Two Boys Kissing автора подтолкнули два совершенно противоположных события: самоубийство студента Тайлера Клементи, спрыгнувшего с моста Джорджа Вашингтона после того, как его одногруппник выложил в интернет видео поцелуя Тайлера с другим парнем, — и мировой рекорд на самый длинный поцелуй, поставленный пареньками Мэтти Дейли и Бобби Канчелло вскоре после самоубийства Тайлера. Читатель следит за историей двух студентов, задумавших побить рекорд: на лужайке перед своей старшей школой и по ютьюбу — перед всем миром.
Незримый хор внимательно наблюдает за происходящим и живо реагирует на события, но время от времени отвлекается на щемящие лирические отступления, чтобы напомнить о своей роли. Левитан не даёт нам забыть.
«Мы — твои дальние родственники, твои ангелы-хранители, университетские друзья твоей мамы или твоей бабушки, автор той книги, что ты нашел в гей-отделе библиотеке. Мы — персонажи пьесы Тони Кушнера, из наших имен сшито старое лоскутное одеяло, которое теперь так редко достают…»
В центре романа двое парней по имени Крейг и Гарри,— бывшие бойфренды, а теперь друзья — задумали поставить новый рекорд по продолжительности поцелуя после того, как их друг Тарик стал жертвой преступления на почве ненависти. Удивительно, как сильно начинаешь переживать за героев, готовых вырубиться от усталости буквально за пару часов до рекорда. Как проникаешься симпатией к их подруге Смите, к их мудрому учителю, к двум другим влюбленным паренькам, следящим за происходящим по интернету, к запутавшемуся подростку, готовому, как Тайлер, от безысходности спрыгнуть с моста.
Нарратив романа поразительно силён для young adult’а. Сначала может показаться, что незримый хор настраивает на слишком тяжелый, даже пафосный, трагический лад, однако вскоре приходит понимание, что настроение выбрано верно. В конце-концов, Крейг и Гарри по-своему и не так широко, но меняют мир — в первую очередь вокруг себя.

Гриффин оплакивает трагически случайную смерть своего бывшего бойфренда и первой любви Тео, вспоминает их счастливые моменты и пытается как-то жить дальше, а между делом знакомится с последним бойфрендом Тео – Джексоном, - узнаёт несколько весьма непростых правд и совершает несколько довольно глупых поступков, которые решительно всё меняют.
Адам Сильвера делит роман на две чередующиеся части: история (2014 год) Тео и Гриффина, где развиваются их отношения от давней дружбы через любовь к расставанию, и где доминирует фигура Тео; и настоящее (2016 год), где Гриффин пытается найти жизнь после смерти лучшего друга/первой любви. Очень хорошо показаны все стадии принятия. Сильвера вообще на удивление (для янгадалта) зрело пишет и не разводит соплей понапрасну, не намазывает подростковый ангст на банальный сюжет (как, например, автор «Аристотеля и Данте»). Герои – очень живые парни, даже если они мертвые (простите шутку): не произносят пафосных диалогов, совершают ошибки, дурачатся, смеются, читают «Гарри Поттера» и вообще ведут себя как парни по соседству. Маленькая деталь: у Гриффина ОКР, его временами циклит на четных числах, но никому не мешает, и меньше всего самому Гриффину – жить можно.
Все парни кругом геи, даже те, о которых читатель не подозревает. Все геи спят со всеми, даже бывшие бойфренды умершего парня, погрустив пару недель, переспали друг с другом. Ну да, ну да, «пускай поэт дурачится; в осьмнадцать лет оно простительно». Можно изобретать новый троп – «гей в кустах».
В итоге HIAYLM – отличнейший образец гей-янгадалта. Сладкая грусть, неожиданные сюжетные повороты, «выпуклые» персонажи, вот это всё - скорее читайте, когда выйдет перевод в Popcorn Books.

Свой второй роман Radio Silence Элис Осман писала, фрустрированная ненавистной учебой в университете. В итоге получилась книжка, где есть:

- главный персонаж – бисексуальная девушка-отличница Франсис с мечтами о Кембридже и счастливой взрослой жизни по накатанной колее: работа, деньги, семья
- свалившееся на нее откровение, что необязательно изучать английскую литературу, чтобы состояться в жизни: можно пойти в арт-колледж и заниматься искусством
- таинственный автор фантастического литературного подкаста о путешественнике во времени, которым одержима Франсис
- одноклассник героини – Алед Ласт, появлявшийся в комиксе Heartstopper (друг Ника и Чарли; насколько я понимаю, события романа происходят позже событий комикса) – застенчивый парень с заниженной самооценкой
- дружба Франсис и Аледа, в кои-то веки не свалившаяся в роман (слава квир-литу, можно писать о дружбе мужчины и  женщины без обязательного эротического напряжения)
- конечно, сам подкаст, который пишут герои, внезапная популярность, этика отношений творца и потребителя с их взаимными обязанностями (ему не стоит резко херить свой труд, который стал важно частью жизни многих, а им не стоит писать ему хейтерских писем с пожеланием сдохнуть)
- все квир-герои – милые, живые, молодые, с правом облажаться и правом просить помощи, правом не бояться собственных родителей и правом самим выбрать свой путь, не оглядываясь на академические ожидания (да, Элис Осман неплохо так прошлась по британской системе высшего образования)

Единственный недостаток – драма взаимного непонимания уж слишком клишированная, хотя этим страдает большинство янгадалт-книг. Половину конфликтов в романе можно было разрешить и даже избежать, если не выбегать в сердцах из комнаты, а сесть и поговорить.

Вердикт: читать и любить – стоит (русский перевод выйдет в Popcorn Books).

Дебютный роман Гарта Гринвелла “Что тебе принадлежит” (What Belongs to You, by Garth Greenwell) в 2016 году читал весь мир (или та его часть, что интересовалась современной ЛГБТ-литературой в контексте литературного разнообразия). Роман прочили в современную классику, сравнивали со “Смертью в Венеции” Томаса Манна, Вирджинией Вульф, Аланом Холлингхёрстом и Джеймсом Болдуином (довольно смело и лестно для автора), им восторгалась Ханья Янагихара и Эдмунд Уайт.

Гринвелл — автор недвусмысленной гей-литературы. Если “Маленькую жизнь” Янагихары можно назвать таковой с натяжкой, посколько несомненных гомосексуальных персонажей там немного, то “Что тебе принадлежит” — роман, написанный геем, для геев и о проблемах, понятных геям. (Конечно, это условно, потому что романы, например, Чимаманды Нгози Адичи о проблемах чёрных женщин в Африке, хотя и через специфический опыт, но говорят о общечеловеческих ценностях и достоинстве.)

Герой романа — американец, имени которого мы так и не узнаем — приезжает в Софию преподавать английский, писать стихи и отвлекаться от прошлых неудачных отношений с бойфрендами и родителями. В общественном туалете — популярном месте круизинга для болгарских геев, всё ещё подверженных гнёту общественного порицания и нездоровой гомофобии, он встречает молодого хастлера Митьку и влюбляется в кажущуюся незащищенность и неустроенность этого без пяти минут актёра BelAmi.
Митька просит крыши — герой пускает и в свою квартиру, и за свой Макбук. Он просит денег — американец даёт, из жалости, из влюбленности, из пробуждающегося собственнического чувства, из ревности и страха упустить. Роман исследует эти отношения со-зависимости, очевидно трагические, без будущего. Герой чужак новому окружению сразу на нескольких уровнях: он не понимает языка Митьки, вынужден скрывать себя от коллег в школе и от медицинского персонала клиники, куда пришел провериться на ВИЧ, как ранее — от своего отца-республиканца. Герой вынужден следовать правилам, установленным не им, поддерживать ту видимость, какую от него требуют, и находить отдушину в объятиях хастлера, который — даже он — в конце концов станет его неумело шантажировать. Пружина не может сжиматься бесконечно, герой покидает Болгарию поражённым, оставляет Митьку, потому что это в принципе не его борьба, и легче разбираться со своим прошлым, чем с чужим социумом. Куда бы ты ни сбегал, ты прибегаешь обратно к себе.

Мировая известность шоу RuPaul’s Drag Race возродила искусство драга (травести) на качественно новом уровне и принесла ему широкую популярность и народную любовь. И потому сейчас удачное время, чтобы вспомнить некоторые моменты из довольно-таки недавней истории драга и посмотреть, откуда ноги растут у шоу РуПола. Документалка «Paris Is Burning» (“Пэрис зажигает” или “Париж в огне”, есть на Нетфликс) запечатлела и донесла до нас подпольную культуру балов и домов в Нью-Йорке середины и конца 1980-х, а сериал Pose ещё больше популяризировал эту культуру и в очередной раз всколыхнул интерес к тому периоду истории ЛГБТ. Одной из героинь этого документального фильма стала Венера из дома Экстраваганца, первого в Нью-Йорке латиноамериканского дома. Джозеф Кассара в своём романе The House of Impossible Beauties в художественной форме воспроизводит историю Венеры и еще нескольких “немыслимых красоток” дома Экстраваганца.

Сочувствующим пером Кассара описывет жизнь людей, выброшенных своими семьями на задворки общества, но нашедших утешение и понимание среди таких же королев. Вместе они формируют свою субкультуру, создают дома и строят логические семьи. Вместе переживают драматичные моменты, вместе веселятся, ссорятся, мирятся — словом, живут. Но тут же Кассара вскрывает и крайне неприглядную сторону их жизни: случайное насилие, проституция, наркотическая зависимость, постоянная угроза смерти от СПИДа.

Кассара не боится говорить, насколько квир-культура тех лет, потешавшаяся над гетеросексуальным большинством и демонстративно от него отделявшаяся, страдала от тех же предубеждений, что и мейнстрим: расовая сегрегация, сексизм и гомофобия. Причина возникновения дома Эктраваганца кроется и в том, что латиноамериканские королевы и транссексуалы чувствовали себя втройне угнетённым меньшинством: общество отворачивалось от них, потому что они другие; геи не принимали их, потому что они недостаточно маскулинны; черные дома не принимали их, потому что они латиносы. Герои романа (и реальные люди) Гектор и Энджел мечтают о семье, которая бы их принимала, и объединившись, создают свой особый и впоследствии знаменитый дом.

Стиль Кассары местами сух, а местами автор быстро мчится вперёд сквозь месяцы и годы, вводя новых героев, переходя от одной трагической истории к другой, от счастливых моментов краткой жизни к случайно упомянутой в диалоге одинокой смерти, от балов (впрочем, как раз балов в романе довольно мало) — к мучительным поискам денег на жизнь и новый наряд. Жонглируя испанскими словечками и драг-слэнгом, тут и там проскакивающим в речи героев, Кассара мастерски погружает нас в ту эпоху, даёт голос персонажам реальным — Гектору, Энджел, Венере, Дориану Кори — и вымышленным, истории которых — лежащих в общих могилах на острове Харт — могли бы случиться, но мы того уже не узнаем.

Давно помалкивавший Брет Истон Эллис в этом году выпустил нонфикшн книжку, куда набрал старых эссе, написал на злобу дня несколько новых, присовокупил дартаньяновское предисловие и отдал на откуп критикам. White (первоначально называлась White Privileged Male) — пространная симфониетта в восьми частях о том, как сердце бьётся в унисон с типичным избирателем Трампа, но член безнадежно застрял в либеральной демократической заднице, и оттого приходится прикидываться аполитичным центристом.

Эллис касается самых разных тем, и в каждую успевает, как умелый трикстер, подбросить говна с блёстками — так, что хочется и спорить, и попкорном запастись. Пишет о своем детстве и любви к хоррорам — и нападает на кастрирующую родительскую гиперопеку. Поносит экранизацию своего романа «Меньше, чем ноль» — и превозносит «Американского психопата», романный образ которого он списал со своего бойфренда тех лет — холодного и обворожительного адвоката. Проходится по гей-культуре и её выражению в кино: ругает оскароносный Moonlight за «излишнюю актуальность» в ущерб художественности, за вымученность, за straight eye on a gay guy («Лунный свет» снимал режиссер-гетеро, что, по мнению БИЭ, вылилось в стерильную нерелеалистичность) — и хвалит Weekend (2011) Эндрю Хея за прямо противоположное.

Большой кусок книги БИЭ отводит политической повестке США. Анализируя реакции демократов на победу Трампа, наблюдая раскол среди своих друзей, втягиваясь в споры с бойфрендом, Эллис приходит к неутешительному выводу (с которым я, пожалуй, соглашусь): люди слишком часто идут на поводу чувств, не умеют принимать поражение, не руководствуются принципами рационального мышления и склонны считать за катастрофу и личную травму честную победу несимпатичного кандидата в стране работающих сдержек и противовесов. В конце концов, президент сменится, а добрые отношения с супругами, родственниками и друзьями всё-таки важнее.

Часть про знаменитые эллисовские твиты получилась, по-моему, менее интересной. Кратко пересказывая скандалы со своим участием, Эллис даёт своё видение ситуации в стиле «вы всё не так поняли, я тут не город сожгла, а колесо сансары развернула». Создаётся впечатление, что мужику просто обидно.

Но самый забавный кусок припасён к концу: Эллис и миллениалы, история любви и непонимания. Мы и слишком инфантильны, и слишком остро чувствуем, и ожидания у нас завышенные, и авторитетов не чтим, и к жизни не приспособлены, и самоиронией не вооружены, волосы имеем - косы плетём, добрый характер - слезы льём. Что не помешало, конечно, Эллису завести бойфренда-миллениала на 20 лет младше и оттачивать на нём остроумие. Седина бобра не портит, да-да.

​​Джон Грин и Дэвид Левитан сколлаборировались и родили милый янгадалт про двух подростков с одинаковым именем Уилл Грейсон — один гетеро (его часть писал Грин), другой гей (Левитан) — и сногсшибательно великолепного парня по имени Малыш Купер, который носится между ними, режет словами правду, а песнями — нервы читателю, и ставит в школе мюзикл про себя, про своего друга «Гилла Рейсона» и про 16 рассерженных бывших. Один Грейсон влюблён в девочку-популярочку, другой Грейсон — в мальчика, который совсем не то, чем кажется, и что им со всем этим ангстом делать — без мудрого друга не разобрать. Это довольно смешная и бойкая книжка, половину обаяния которой делает Малыш Купер, пока оба Грейсона, цепляясь друг за друга, как неуклюжие гимнасты, вылетают из воздушной ямы тинейджерства и депрессии.
А ещё это был интересный опыт — слушать аудиокнигу, где два мужика читают за подростков и время от времени горланят дурацкие куплеты из школьного мюзикла наподобие
«Пока не созрел
Я любил пусси
Но жизнь заверте
Как машинка занусси»
Ей-богу, примерно такое и пели.

Трифонов знал многих представителей ленинградской интеллигенции — Бродского, Довлатова. Одно время был секретарем Ольги Берггольц. Когда у нее спросили: «Оленька, что у вас с Трифоновым общего?» — она ответила: «Как что? Мальчики». Они с ней любили одного и того же водопроводчика.
В 1975 году был репрессирован и в 1976–1980 гг. отбывал заключение в лагере.

«Откликнулся в защиту высланного Солженицына — написал стихи в сборник, который издали в Париже. Тогда меня вызвали и сказали: «Да, вы можете поехать в Париж и Лондон. Но через Магадан». Нашли какого-то мальчика-наркомана, которого я впервые видел. На суде он сказал, что я к нему приставал, склонял к гомосексуальным отношениям. Все слушание длилось минут пятнадцать: меня обвинили и посадили.»

В 1994-м Трифонов пишет свой De Profundis — роман «Сетка» о двух арестантах, в уральской колонии создавших подобие семьи. Саша, молодой и только что попавший во взрослую колонию, пытается кое-как определиться с местом в арестантской иерархии: вроде бы не пристают, не обижают, но и ловить особо нечего. Пока не знакомится с Сергеем — парнем всего на несколько лет себя старше, мастером с золотыми руками, отчего у тюремного начальства на особом положении и пользуется большими вольностями.

Парней притягивает друг другу еще не до конца утраченная на зоне человечность и мальчишескость. Они потихоньку и скрытно, конечно, исследуют тела друг друга, биографию друг друга, учатся говорить искренние слова любви и нежности, казалось бы, враждебные атмосфере недоверия и агрессии того места, где они — признаемся, неслучайно — оказались. Двое contra mundum проживают тюремные дни и ждут неминуемого расставания в конце Сашиного срока, обещая друг другу непременно встретиться на воле. Но роман кончаюется, а воспоминания о чуде, человеческой доброте и первой любви остаются с Сашей навсегда.