Стена

В последней записи в дневнике (за месяц до смерти) Марлен Хаусхофер подводит скорбный итог прожитой ею жизни:
«Успокойся. В жизни ты видела слишком много и слишком мало, мало, как все люди, что жили до тебя. Плакала слишком много и слишком мало, как все люди, что жили до тебя. Может, слишком много любила и ненавидела, но не слишком долго — лет двадцать или около того. А что такое — двадцать лет? Потом часть твоего Я умерла, как это бывает у всех людей, которым больше не дано любить и ненавидеть.
Ты терпела сильную боль, без всякой на то охоты, как все люди, что жили до тебя. Скоро тело стало тебе обузой, да ты и не любила его никогда. Это было плохо — а может, и хорошо, ведь душа не слишком прочно держится в нелюбимом теле. Да и что такое душа? Пожалуй, у тебя ее никогда и не было, вот разум был, только чувства его не слишком занимали. Или было иногда что-то еще? На короткие мгновения? Когда смотришь на колокольчики на лугу, заглядываешь в кошачьи глаза, видишь человеческое горе, замечаешь необычные камни, деревья и статуи, ласточек над Римом, великим городом.
Успокойся.
Даже если на тебя возложено бремя души, ей хочется одного — глубокого, крепкого сна. Нелюбимое тело перестанет страдать от боли. Кровь, плоть, кожа и кости — все станет горсткой пепла, и мозг, наконец, перестанет думать. За это хвала Господу, которого нет.
Успокойся: все было напрасно, как у всех людей, что жили до тебя. Совсем обыкновенная история».

Не следует пытаться искусственно длить жизнь старых горестей. Обстоятельства прежней жизни часто заставляли меня лгать; ныне же давно нет ни причин, ни оправданий для лжи. Ведь я больше не живу с людьми.

Я знала, что дальше так идти не может, но была не в силах просто подавить горе. Мне всегда приходилось ждать, что оно созреет и выносится, а потом пройдет само.

Не было больше никого, кто мог бы любить это лицо, поэтому оно показалось мне абсолютно лишним.

Большая часть моей жизни ушла на борьбу с повседневными человеческими заботами. Теперь же, когда я лишилась почти всего, могу вот мирно посиживать на скамье и глядеть на звезды, что танцуют на темном небосклоне.

Никогда не могла представить себе ничего хуже слепоты.

Судя по всему, манией величия человек обязан собакам. Даже я иногда воображала, что во мне есть что-то особенное, раз Лукс, завидев меня, захлебывается от восторга. Разумеется, ничего-то особенного во мне нет, просто Лукс, как все собаки, испытывал неодолимую потребность в человеке.

не вернулся. На следующий день южный ветер улегся, снова пошел снег. Падал весь день. Я знала, что должна перенести новую потерю, и даже не пыталась не горевать по Тигру. Сугробы перед домом все росли, дорожки к хлевам приходилось расчищать каждый день. Начался новый год. Я делала свою работу и бродила, словно оглушенная, по снежной пустыне. Наконец перестала каждый вечер ждать Тигра. Но не забыла его. По сей день он мелькает серой тенью в моих снах. За ним последовали Лукс и Бычок, а Жемчужина его опередила. Они все покинули меня, они не хотели уходить, они с таким удовольствием прожили бы до конца свои короткие простые жизни. Но я не смогла уберечь их.

Иногда теперь, идучи в одиночку зимним лесом, я, как прежде, беседую с Луксом. Сама не замечаю этого, пока не спохватываюсь и не замолкаю. Поворачиваю голову и пытаюсь схватить взглядом отблеск каштановой шерсти. Но никого на дороге, только голые кусты да мокрые камни. Ничуть не удивительно, что я до сих пор слышу, как трещат у меня за спиной сухие ветки, слышу его легкие шаги. Где же еще скитаться маленькому призраку собаки, как не по моим следам? Привидение это дружелюбное, я не боюсь его. Лукс, веселая и красивая собака, моя собака, наверное, шорох твоих шагов, мерцание твоей шерсти — это все только мое воображение. Пока я есть, ты будешь идти по моему следу, голодный и тоскующий, как голодна и тоскую я сама, идущая по чьему-то незримому следу. Но обоим нам нашей дичи никогда не догнать.

Выхода нет, ведь пока в лесу есть хоть одно живое существо, которое я могу любить, я буду любить его. А если когда-нибудь на самом деле никого не останется, я перестану жить