Брошенные машины

Я растратил всю жизнь в поисках редких вещей. Но это всего лишь кусочки сна, и не более того.

Это был фильм про ночной спящий город, которому снится он сам.

Теперь никто ничего не знает. Мы видим только фрагменты, а общей картины никто не видит. Мы все что-то делаем, куда-то мчимся, бросаем машины. Мы пытаемся убежать. Выжатые, надломленные, проебавшие все, что можно. Мы пытаемся что-то придумать, чтобы не рассыпаться на кусочки: закрепить себя клеем, связать веревками, замотать скотчем. Воруем без зазрения совести

Официальные распоряжения на этот счет были вполне однозначны: не смотреть на себя ни во время приступов болезни, ни после, когда проявляются ее последствия. Потому что иначе безумие охватит твое отражение. Большинство людей просто переворачивают зеркала «лицом» к стене или чем-нибудь их завешивают. Но в этом доме все зеркала убрали.

Всего лишь мгновение. Но сколько в нём было прощения, сколько чистоты. Вода поблёскивала на солнце. Фиолетовая змея у меня на руке дёргалась и извивалась, а потом вода смыла её с моей кожи, и она уплыла сквозь дрожащие тени, её прозрачное тело очень скоро потерялось из виду.
Я поднялась на ноги. Женщина на том берегу тоже встала, секунда в секунду со мной. Мы обе что-то отдали воде, но что-то и получили взамен. Любовь. Да, любовь. Мы развернулись и пошли прочь. Мы обе: и я, и она. Каждая — своей дорогой.
Старинные часы в тумане среди деревьев медленно отбивали время.
И лес дышал в такт ударам.

посмотрела на набережную внизу. Потом оглядела пляж. Дети, подростки и взрослые. И даже несколько стариков. Я смотрела на этих людей, как они целовались, и бегали, и играли. Стояли поодиночке, или компаниями, или целой толпой. Как-то вдруг их стало слишком много. Я слышала их голоса. Крики и шепоты. Зазывные выкрики продавца хотдогов. Музыка, словно тающая в пространстве. Популярная песенка, вспененная мелодия карусели. Я видела сверкающих лошадок, пойманных в петлю мелодии. Солнце прорвалось сквозь облачную завесу, и все краски отхлынули прочь. Крики детей, когда все цвета сорвались с их одежды, с их лиц, с деревянных лошадок на карусели. Я смотрела на эти цвета, проплывающие над пляжем длинными тонкими клочьями, среди толпы. Они как будто цеплялись за руки людей, но не задерживались — уплывали дальше, расплывались по воздуху, трепетные и зыбкие, и исчезали в небе над рядом отелей вдоль пляжа.

— На, посмотри.
Девочка протянула мне орфограф. Это была старая модель, прямоугольной формы, с экраном и миниатюрной клавиатурой. По экрану, справа налево бегущей строкой, шли зелёные буквы. Я смотрела на них очень долго, но не увидела ни одного настоящего слова, ни одной фразы. Это был просто бессмысленный набор букв.
— Что он делает?
— Ищет правильный вариант написания.
— Чего?
— Ничего. Просто. Кто-то из мальчиков набрал несколько букв, от балды. Но смотри. Эта штука пытается найти слово, которого нет. И так и будет искать — перебирать все возможные комбинации букв. Видишь? И задание уже не отменишь.
Я нажала на кнопку ОТМЕНИТЬ, но орфограф не выключился.
— Машины, тронутые болезнью. Сейчас у всех есть такие, у всех детей. Им просто нравится наблюдать, как бегут буковки. Нравится это безумство. Они пытаются выцепить там какие-то осмысленные фрагменты. И соревнуются, кто найдёт самое лучшее предложение или хотя бы кусок предложения.
— И какое же самое лучшее?
— Твои пирамиды будут.
— Будут — что?
— Я не знаю. Мне мальчик сказал. Это самое лучшее из всего. На данный момент.
— Может, разрушены?
— Что?
— Твои пирамиды будут разрушены. Может быть, так?
— Марлин, мне кажется, тут нельзя угадать. И, наверное, смысл не в этом.
Должно быть, я случайно нажала на какую-то кнопку, потому что буквы теперь побежали быстрее, в своём отчаянном и безнадёжном поиске.
— Знаешь, почему здесь так много людей?
— Нет.
— Я думала, здесь будет мало людей. Почти никого. Но я спросила у этих ребят. И знаешь, что они мне сказали? Что они путешествуют по побережью. Всей семьёй. Понимаешь? Все эти люди, они путешествуют по побережью, где шум сильнее всего. Если где есть работа, они остаются. Они живут с этим, Марлин. Ты понимаешь? Они с этим живут.

Люди гуляли по набережной внизу, по мощёной дорожке вдоль пляжа. Там был молодой человек с рекламным щитом-бутербродом. Спереди на щите было написано всего одно слово: ОБЕРНИСЬ. Зелёные буквы — светящейся краской, растёкшейся застывшими струйками. Молодой человек прошёл мимо, и я увидела, что написано у него на спине: К ИИСУСУ.
Все вокруг казалось таким безмятежным, таким спокойным по сравнению с прошлой ночью. У меня было стойкое ощущение, что город ждёт темноты — может быть, избавления, разрядки, что принесёт темнота. И мы сами тоже станем частью этого безумия, которого, кажется, не избежать

Это были последние более-менее тёплые дни. Скоро наступит зима. Утром было прохладно, я бы даже сказала, что холодно, но в парке аттракционов на пирсе уже собирался народ. Американские горки уже включили. Первые посетители расселись по деревянным вагончикам, и поезд помчался по изогнутым рельсам. Одна петля американских горок нависала прямо над морем, и когда поезд скатился до самого низа и вновь пошёл вверх, до меня донеслись крики людей, сидевших в вагончиках. Перед кассой уже выстроилась очередь. Я смотрела на этих людей и не понимала. Неужели они не боятся такой перегрузки для органов чувств?
Мне было плохо. Как это бывает с похмелья, когда мир вокруг кажется слишком реальным, просто убойным. А ты вся — как один оголённый нерв. Крики чаек вонзались мне в уши. Свет резал глаза. Кожа взмокла, вбирая в себя запахи дизельного топлива, соли, кипящего жира от палаток с хотдогами. Даже доски на пирсе, по которым я шла… я как будто их чувствовала. Шершавое дерево под ногами. И все же, если не заострять внимания на этих деталях, все вокруг становилось каким-то до странности хрупким и ломким. У меня было чувство, как будто я оказалась внутри театральной декорации и сейчас я пройду её насквозь и упаду за край…
Прямо в море. Я вновь и вновь мысленно возвращалась к тому кошмару из прошлой ночи, к мёртвому телу в соседнем номере. Сейчас, когда я рассказала об этом Павлину, весь эпизод приобрёл странный налёт нереальности. Как будто это был сон. А может быть, это и вправду был сон? Я уже и сама сомневалась.
Мне хотелось воспользоваться этим временным просветлением. Пока инъекция ещё действует. Найти свою цель. Если бы у меня получилось…

Алиса становится королевой и тут же теряет свою корону. Я лежала, читала книжку. Эту старую потрёпанную книжку с пожелтевшими страницами, в рваной обложке. Я помню, Анджела очень любила «Алису». Все эти безумные выдумки и заключительное стихотворение. Самую последнюю строчку, вопрос.
Жизнь, это что, как не сон?
И дальше — несколько пустых страниц, до конца книжки. И на этих пустых страницах, только в этой конкретной книжке, кто-то дописал от руки ещё одну главу. Аккуратным, красивым почерком. Может быть, Джейми, тот мальчик из театра? Не знаю.
Это воображаемое окончание истории про Зазеркалье. Глава тринадцатая.
Алиса часто просыпалась посреди ночи…