Казино «Руаяль»

Смертельный грех — считать невезение ошибкой тактики. Каким бы ни был твой шанс, его надо любить, а не бояться. И Бонд смотрел на любой свой шанс, как на женщину, которую нужно завоевывать осторожно, но овладевать ею решительно.

Сухой "мартини". В большом бокале.
- Oui, monsieur (6).
- Секунду, еще не все. Три пальца "Гордона", один - водки, полпальца "Кины Ликлет". Хорошо взбейте в шейкере, а потом положите большую дольку лимона. Запомнили?
- Заказ принят, месье, - сказал бармен и с уважением посмотрел на Бонда.

Послышался тихий хлопок, как будто лопнул пузырек воздуха в выдавливаемой из тюбика зубной пасте, и внезапно на лице Намбера появился еще один глаз в том месте, где лоб переходил в мясистый нос.

Бонд видел глаза Намбера, красные, в прожилках лопнувших сосудов; в них, как смородины в крови, плавали зрачки.

Случилось именно то, чего он опасался. Эти женщины возомнили, что они могут делать мужскую работу! Какого черта они не сидят дома и не занимаются своими кастрюлями, платьями; сплетничали бы себе, а мужьям оставили их мужские дела!

Тот, который держался справа от Намбера, был высоким, в смокинге, с похоронной миной на невыразительном земляного цвета лице. Глаза у него бегали и сверкали, как у заговорщика. Его длинное тело все время дергалось, руки беспокойно полировали медную загородку. Бонд подумал, что этот человек должен убивать, не спрашивая, кого он убивает, и скорее всего предпочитает своих жертв душить. В нем было что-то от Ленни из «Мышей и людей», с той разницей, что у этого жестокость была порождением не инфантильности, а наркотиков. Марихуана, определил Бонд.

Он вышел из кабинета, желая только одного: чтобы человек, которого к нему пошлют, оказался проверенным, не идиотом и не честолюбцем, что было бы еще хуже.

Бонд смотрел на любой свой шанс, как на женщину, которую нужно завоевывать осторожно, но овладевать ею решительно.

— Люди — это острова, — сказал она. — Они никогда не сходятся. Как бы близко друг к другу они ни были, они все равно раздельны. Даже если они женаты полсотни лет.

Его отношения с большинством женщин имели устойчивые свойства смеси лаконизма и страсти. Медленные подготовительные маневры утомляли его практически так же, как выяснения отношений, неизбежно приводящие к разрыву. Незыблемое единообразие сценариев всех любовных интриг казалось ему зловещим.
Их схема — сентиментальные речи, прикосновение руки, поцелуй, страстный поцелуй, обнаженное тело, апогей в постели, снова постель, меньше постели, безразличие, финальное разочарование — представлялась ему постыдной и фальшивой. Более того, он старательно сокращал в каждом действии этой пьесы количество мизансцен: встреча на приеме, ресторан, такси, его собственная квартира, ее собственная квартира, уик-энд на берегу моря, снова квартиры, потом уловки, алиби и под занавес — бурная сцена разрыва на пороге дома под дождем.