«Дерзких планов много. Мало времени» Интервью директора библиотеки иностранной литературы Екатерины Гениевой

более полезным, вот я это должна… Я стала, может быть, еще решительней в каких-то своих проявлениях поддержки и помощи коллег. Вот, что я имею в виду. Потому что Рубикон пройден. И теперь не надо оглядываться, бояться. И значит, зачем себя сдерживать.

Я имею в виду, что если есть какая-то возможность быть людям чем-то

общем, я стала не мягче, а терпимее, сострадательнее. И знаете, какое у меня есть еще ощущение? У меня есть ощущение, что вот то время, которое отпущено, я его не только для какого-то дела должна использовать, но и для чего-то такого, понимаете, эмоционально не окружающего. Я точнее не смогу сказать.

Стало легче прощать?

— Наверное. Я думаю, что я стала еще на какой-то градус терпимее. Я теперь часто вспоминаю слова отца Александра Меня, когда мы ему говорили, жалуясь: «А, вот, он такой-то, такой-то, такой-то». А он смотрел так пристально и отвечал: «Я думаю, а какой он или она был ребенком?»

тяжелая болезнь — это еще и нравственное испытание. Мне ведь всегда было легко ходить, мне стало трудно ходить. Мне всегда было легко говорить, мне стало трудней говорить. То есть, я все время что-то преодолеваю… И главное, что надо преодолеть — это внутреннее отчаяние, если вы понимаете, что я хочу сказать.

Во всем этом, конечно, есть ощущение такой точки невозврата и полного отсутствия выхода. Кроме как обычного нашего: молись и работай. Пока есть такая возможность.

Понимаете, тут тоже опять это «с одной стороны, с другой стороны». То есть, Мединский — один из самых работающих министров. Хорошо работающих, не просиживающих штаны. Но его даже не беда, а трагедия состоит в том, что у него довольно разные и часто плохие советники: они ему дают советы, которых лучше бы они ему не давали. Понимаете, короля играет свита. Вот эта свита должна бы быть там, конечно, посильнее.

ценности. Я даже не понимаю, что это такое может быть.

(смеется) Я недавно выяснила на одном из совещаний в министерстве культуры, что, оказывается, доброта, любовь, сострадание — это наши ценности. Я думала всегда, что это общие такие ценности, ан нет, оказывается — исконно русские. И там же выяснилось, что ценности импрессионизма (я не знаю, что это такое, сразу говорю, точнее, не знаю, какой смысл в это понятие вкладывал говорящий) — это не наши ценно‍

То есть, с одной стороны, вот это абсолютно ура-патриотическое очень страшное направление, которое подминает под себя всё идеологическое состояние страны, а с другой стороны, нет никакого понимания, что из всего этого выйдет. Никакого окончательного решения. Мне кажется, они сами не знают, что делать.