Шерлок Холмс и рождение современности. Деньги, девушки, денди Викторианской эпохи

озднесоветский мир, был в какой-то сте

тот, кто претендует на авторство и владение миром. Подобный нарратор несовмести с детективным жанром — единственно, где его можно выносить, так это у Честертона, но Честертон на самом деле не про убийства и кражи. Он — про соотношение рацио и веры, про томистскую теологию и про католического Бога. Иными словами, приключения отца Брауна сложно записать в образцы чистого жанра.

викторианизм не торжествующий, рациональный и полный позитивистского оптимизма, отнюдь. Перед нами драма позднего викторианизма, растерявшегося, шизофренического [37], утратившего ясные ориентиры, стыдящегося своей былой (да и настоящей тогда еще) мощи (и особенно ее источника — индустрии и больших городов), прячущегося в крайний эстетизм и экзотизм, предчувствующего свой конец. Поздний викторианизм, как он явлен нам в «Знаке четырех», — есть триумф края, поверхности, победа колонии над метрополией.

Богатство есть колониальный клад, который в силу ряда запутанных кровавых обстоятельств оказался в метрополии.

развернули схему всей викторианской империи в миниатюре — с ее признаками имперскости (универсализма перед лицом власти) и одновременно расизма (взаимная ненависть и презрение белых, индийцев и андаманцев) вкупе с социал-дарвинизмом [35].

Все это еще раз подтверждает любопытную черту викторианского мира: в колониях имперский порядок поддерживают жулики и проходимцы, го­товые на любое преступление ради денег. В метро­полии на страже Закона стоит тупой циник, гото­вый отправить на виселицу невинного, лишь бы отрапортовать о раскрытии преступления.

превосходное издание «The Sign of Four», осуществленное в Broadview Editions [15]. Редактор, автор комментариев и вводной статьи Шафкат Таухид проделал большую работу, снабдив ка­нонический текст не только исчерпывающими историческими справками и подробными комментариями к викторианским реалиям; самое главное — исследователь составил содержа­тельные приложения, где собраны отрывки из книг и статей второй половины XIX века, сгруппированные вокруг следующих тем: «Местный контекст», «Колониальный контекст: описания сипайского восстания 1857–1858 годов» [16], «Ко­лониальный контекст: Первая и Вторая Англо-афганские войны», «Колониальный контекст: Андаманские острова», «Отклики современников».

Подлый мужской викторианский паразитический мир, живущий на ренту, против отважного работящего женского мира модерна — так выглядит главный конфликт в трех рассказах Конан Дойля о несчастных падчерицах/дочерях.

Те, кто формировал мнение во второй половине XIX века, будь то явные консерваторы, вроде Огастеса Уэлсби Пьюджина, архитектора, работавшего в неоготическом стиле [11], или социалисты, вроде Уильяма Морриса [12], — все они сходились в том, что промышленность изуродовала Соединенное Коро­левство, что здешние города и архитектура безоб­разны, что фабрики напоминают ад и что индуст­риализм следует заменить возвращением к устоям более старым, предпочтительно — средневековым. <…> Этот испуг, эта реакция на развитие промышленности, а более всего — на индустриальный город, повлияли на вкусы среднего класса (а вкусы рабочего класса, согласно Уинеру, неизменно следовали за ними). Теперь идеалом стал коттедж в деревне <...>. Настоящая Англия, утверждали комментаторы левые, правые и стоя­щие посередине, находится в сельской местности — несмотря на то что с середины XIX столе­тия (тогда это произошло впервые в мировой истории) большинство жило в городах»

Богатство Британии, ее величие и мощь покоились на плодах индустриальной революции, на но­вых промышленных городах, вроде Манчестера (он вообще был индустриальной столицей мира во второй половине столетия, точно так же, как — во всех остальных смыслах — «столицей мира», буржуазного мира, конечно, был Париж), но британские правящие классы «стыдились» индуст­рии, предпочитая видеть в своей стране сельские ландшафты, поместья, фермерские коттеджи, тихую деревенскую жизнь предыдущей исторической эпохи. Отчасти это связано с социальной структурой Англии, в которой по-прежнему доминировала (пусть и теряя позиции) аристократия; буржуазия же (и даже рабочий класс) пы-талась ей подражать.