Братья Стругацкие и наследие эпохи Просвещения: заметки к теме

озвращаться к идее, высказанной в «Гадких лебедях»: помочь обществу в кризисной ситуации может образо¬вание, так как оно — публичный институт, ориентированный на будущее.

К концу 1980-х, наблюдая за перестройкой и остро переживая ее перипетии, писатели, кажется, убедились в невозможности сохранить позицию просвещенного колонизатора, не скатившись в конце концов к имперской власти, безопасность которой обеспечивается ориенталистскими барьерами»

Стругацкие сегодня представляются мне одновременно и победителями, и трагическими фигурами. Победителями — потому что их романы оказались опытом успешного сопротивления советскому сознанию. Трагическими — потому что в своем нравственном и эстетическом противостоянии этому сознанию Стругацкие уперлись в ограниченность социального мышления, основанного на идее единственно возможного идеала, который должен быть ясен всем и о котором можно не дискутировать (вспомним эссе Исайи Берлина «Стремление к идеалу»). Современное общество основано именно что на дискуссии об идеале, без этого и наука развиваться не может.

своем открытии Стругацких написала Мариэтта Чудакова, поначалу не желавшая читать советскую фантастическую литературу:

«…Однажды, выкроив несколько часов, я все же прочла один роман, о котором говорили как о лучшем, — „Трудно быть богом“ (как выяснилось вскоре, я опоздала, и знатоки и поклонники соавторов уже читали совсем другие, еще лучшие их романы). Честно сказать, главным было чувство несовпадения с тем, что вокруг говорилось: мне казалось, что говорили о литературе, а это было размышление умных людей о многих вещах — поучительное и квалифицированное.

концу 1980-х, наблюдая за перестройкой и остро переживая ее перипетии, писатели, кажется, убедились в невозможности сохранить позицию просвещенного колонизатора, не скатившись в конце концов к имперской власти, безопасность которой обеспечивается ориенталистскими барьерами

Главный герой романа «Хищные вещи века» (1964) попадает в вымышленное государство, видит передвижной книжный ларек и покупает три тома «Истории фашизма». И забавная мещанка, дочь хозяйки, у которой этот персонаж снимает квартиру, спрашивает: «Зачем вам эти книги? Вы что, фашист?» Конечно, это знаковый диалог — о том, что о наследии тоталитаризма нельзя забывать, иначе будет торжество животного начала, из которого можно вырваться только с помощью наркотика — у Стругацких он не химический, а электромагнитный, а идеологию прогресса в романе представляет образцовый пошляк доктор Опир, читающий лекции на тему «Философия неооптимизма».

Философы Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно в 1944 году, бежав от нацистского режима и Второй мировой войны в США, написали «Диалектику Просвещения» — книгу, в которой предположили, что с наследием Просвещения повсюду неладно: в Америке нет тоталитаризма, но Просвещение подточено массовой культурой.

Кроме того, они вообще были людьми нетривиально любознательными и думали о феноменах, которые не объяснялись позитивистской наукой. Борис Стругацкий вспоминал, что еще в школьные годы узнал об экспериментах по трансформации сознания с помощью пейотля.

Стругацкие не могли или, мне кажется, скорее не считали нужным помыслить и изобразить мир без интеллектуалов или с работающими институтами гражданского общества.

Первое почти открытое высказывание о кризисе идей Просвещения — это стихотворение Павла Антокольского «Иероним Босх»: в нем XX век описан как Новое Средневековье, причем без всякой радости, как это было сделано в соответствующей книге Бердяева, а с ощущением того, что это неизбежная и очень невеселая реальность