Наполеонада, или Сто дней

Наполеона доставили обратно.
– Поедемте, ваше величество, на Святую Елену, – сказал доктор Чечот. И для надежности прибавил интимным шепотом: – Вы только тихо сидите. Не говорите никому.
Император понимающе закивал и стал спускаться по лестнице.
Как счастлив был он, возвращаясь от настоящего французского посла, с настоящим лафитом в желудке и даже с настоящей трехцветной розеткой с лошадиной головой, которую прикололи ему на подаренную двууголку!

Надежды доктора Чечота на то, что неприятность, которой начался этот мрачный зимний день, окажется последней, не оправдались. Наполеон, забравшийся утром на Вандомскую колонну, сбежал.

Сначала император пытался войти в Зимний Дворец, но его туда не впустили, и он пошел дальше по набережной. Здесь дул, раздирая полы его халата, страшный северо-восточный ветер. Император все шел, шел вперед, удерживая руками свою серую больничную шапочку, и увидел вдруг издалека французский флаг. Поняв, что здание с флагом есть ни что иное, как собственное его посольство, его величество обрадовался и вошел.

Пошли и после страшного шума привели Малюту. Отбиваясь от карцера, тот говорил Чечоту:
– Я же не Малюта Скуратов, я в сто раз страшнее его буду! Я пристав 4-го участка коломенской части капитан Скуратов-Бельский!
– Как? – переспросил Чечот.
– На третий этаж не ходите.

Сам водопроводчик приехал некогда в Петербург из Риги. Отец его, Дарт Карлович Вейдер, был известным в Московском форштадте кастрюльных дел мастером.

Дела в больнице идут своим чередом. Наполеоны готовят восстание, доктор Чечот практикует новые методы, объясняя своему старшему коллеге, коллежскому советнику Голыбину, что именно и только так можно бескровно подавить бунт, симпатичный молодой человек просится в Сити, а Ермак Тимофеевич за ужином в палате собирает ясак.
– Я в ваши дела не мешаюсь! – сказал он однажды утром. – Я уже взял Сибирское ханство.

– Знаете ли, господа, какое чудо, – говорил он сам себе с утра. – Сегодня за завтраком я встретил незнакомку. Не сказать, чтобы очень молодую, а только сердце моё дрогнуло и остановилось. Я даже не стал спрашивать, что она здесь делает и кто она.

Это ведь – моя жена, господа.

Роскошным жестом обеих рук Максим Максимович расправил бакенбарды.

– Подходит, знаете, ко мне, и говорит: «Позвольте помочь вам». – «Да, право же, сударыня, не стоит. Я сам справлюсь. Да, спра-спра-справлюсь!» Да-а, пля-пля-пля, кх-х-х... (Максим Максимович от волнения засеменил, забыв о костылике, но был остановлен приступом кашля). И тут зубы, челюсть фарфоровая, на рю Сен-Жак делали! Выскочила.

(Однако всякий понял бы, что смущение одолело старого контр-адмирала)

Вы не поверите, господа. Была у меня одна (тон его изменился, он стал произносить слова томно, в нос) шотландка. Высокая, рыжая, огромного роста — в короткой юбке! Звали – Шон Коннери. Ах!