Записки неримского папы

Снова проходя жизнь на корточках вместе с двухлетним, ты вдруг понимаешь, что твои двадцать, тридцать, сорок – это просто пестрые обои, наклеенные на пустоту.

Детство – это священный возраст. Главный возраст человеческой жизни.
Именно в детстве нам пришиваются крылья. И от того, как крепко нам их пришьют, зависит вся наша судьба.

В доме напротив – шум и гам, там в очередной раз наказывают местного дебошира – полуторагодовалого Аркашу. Наказывают по всей строгости военного времени, как в деревне принято: чуть что, шлепают по попе.

В качестве компенсации беспомощности заумным очкарикам свыше дана эта сверхспособность – дар предвидеть побои.

Мне кажется, после рождения ребенка женщина выбрасывает все то, что она до этого называла любовью, на помойку, как одежду, которая внезапно стала ей мала сразу на несколько размеров. В ее глазах пресловутая любовь к мужчине, та самая великая-превеликая и сто раз воспетая, по сравнению с этим новым, громадным выглядит как карнавальный костюм.
Неглупый мужчина должен это понять, вовремя заметить и сделать шаг назад. Конкурировать с природой бесполезно.

Когда у нас родился Артем, в моей квартире наступил День сурка. Причем он как-то особенно неудачно совпал с последним днем Помпеи. Ребенок – это такой официальный барабашка, которого вы впускаете в свой дом на законных основаниях.

Сколько примеров, когда читатели вершили эти судьбы.
Именно они не позволили Конан Дойлу убить Шерлока Холмса. Эти двое в глазах публики поменялись местами. Для читателей Шерлок Холмс был реальным человеком, их знакомым, они прекрасно знали его. А Конан Дойл оставался для них вымышленным персонажем, просто буквами на обложке книги.

Сейчас у меня есть уникальная возможность взглянуть на мир с высоты его роста. Он – уменьшитель для моей Алисы, пропуск в Страну чудес. С малышом я могу проникнуть в стыки пазла, в великие мелочи. Величие мелочей в том, что именно в них течет жизнь. В траве, в дырках в заборе, в заброшенных колодцах, в майских жуках – в них, а не на Нью-Йоркской фондовой бирже.

Я вижу мир черно-белым. Я потерял оттенки и полутона на проигранных войнах с серостью.

Одни допиваются до состояния крысы. Сидят мрачные в углу и буравят окружающих красными глазенками. Другие допиваются до состояния дворняжки. Кидаются на людей с лаем и всем своим видом умоляют сделать им прививку от бешенства. Я в достопамятные времена допивался до состояния панды. Моя печень расщепляла алкоголь напрямую в нежность. Я лез к собутыльникам обниматься