я и уда

Когда одна вещь ломается, ее выкидывают и покупают новую. Так и с моей маской: если она треснет, я надену на ее место другую.

...Чужие губы разнесли
Твое тепло и трепет тела.
Как будто дождик моросит
С души, немного омертвелой*...

Мы пялимся на сломанные часы,
Стрелки больше не двигаются.
Дни превратились в ночи,
Опустевшие сердца и пустынные места.

— Доброе утро, мама, — счастливая женщина улыбается ему с фотографии. — Доброе утро, папа, — мужчина смотрит серьезно, но на тонких губах — улыбка. — Вы мне сегодня снова снились. Наверное, никак не можете забыть меня, там, в аду? — Чонгук засмеялся хрипловато. — Надеюсь, вам нравится звук собственных криков.

— Желаешь родителям доброго утра? — Намджун облокотился плечом о косяк двери, держа в руках свеженькую газету, еще сохранившую запах типографии, и планшет, обтянутый кожаным чехлом.

— Конечно. Ведь я — хороший сын своих родителей, —

Потому что у Тэхена есть единственный, кто ему важен, а весь остальной мир — к Дьяволу, в топку.

...Чужие губы разнесли
Твое тепло и трепет тела.
Как будто дождик моросит
С души, немного омертвелой*...

Если я пришел, значит я уверен, — голос резкий, больно режущий. Сокджин хмурится. — Когда одна вещь ломается, ее выкидывают и покупают новую. Так и с моей маской: если она треснет, я надену на ее место другую. А ты, Сокджин, не суй нос не в свое дело. Твой удел — фотографировать, мой — позировать.

лицу: — Я пришел с другом. Он такой… эм, высокий и с птичьим гнездом на голове. Ты, может, видел его? Он похож на гору мышц. И немного на кролика.

— Прямо-таки мирового? — ухмыляется старший, сжимая хрупкое тело в руках.

— Если считать за мир сам Притон, то да.

Главное — насколько красиво твое лицо. Тэхен знал об этом не просто понаслышке: он сам варился в этом соку, разлагался и медленно умирал, зачитывался стихами Эдгара Аллана По, посещал выставки картин Винсента Ван Гога и мастерил бумажных журавликов.

Пусть хоть полгорода вырежут, только оставят ему несколько дорожек пыли.