Проводник электричества

Боль беспризорности – почто меня оставили? – не может не вылиться в поиски другого человека, который полюбит тебя и которого никто за тебя не полюбит.

Камлаев не выдерживал беды, в чем все и было дело: он знал, что делать с Нининым негаданным вот этим счастьем, да, но что он будет делать с нею, если завтра у Нины все пойдет опять не так?.

она одно могла помыслить: что ждут от каждого не подвига, конечно, – слишком сильное слово, – но все же действия, поступка и понуждают иногда весьма жестоко к действию, глаза нам раскрывают, увидеть заставляя всечеловеческое равенство перед слепой бедой, и противостоять, бороться с этой безличной давящей силой необходимо не закатыванием глазок, не причитаниями, а действенной любовью – наверное, на которую лишь личным горем и возможно нас подвигнуть

Ничего, есть такая работа, которую ты уже не спихнешь на другого. Будь готов, – кипящий смех просторно заклокотал в отце. – Ты прожил жизнь, еще не зная, что ты ее прожил, почти поверил в то, что можно прожить ее, совсем не напрягаясь, в тотальном расслаблении, но будет смерть, и она напряжет. Потребует однажды от тела героизма – не отвертишься. Вот тут-то и откроется тебе перспектива – что произвел на свет ты, кроме кала?

вгони себя вот в этот умный нож и сам стань только лезвием. Делай работу, на которую рожден. Тогда я, может быть, и личность в тебе какую-никакую разгляжу. Так нет же ведь – noli me tangere, мы нежные, мы тонкие, пожалейте нас хворых, пожалейте нас слабых, в забой нас нельзя, к станку нас нельзя, в солдаты нельзя. А куда же вас можно-то? Кого-нибудь вообще куда бы то ни было можно?

Человек ведь, подлец, не работы себе – послабления ищет, всё того же вот вечного рая-лафы, и желательно здесь, в этой жизни. Индульгенции, да. А индульгенциями люди торгуют, а не Бог. Религиозный начинается базарный разнобой. При чем тут вера? Тут ярлыки, тут символы, тут знаки качества, кинг-сайз вон как на «Мальборо». Примкнуть к авторитету, к секте, к партии, и там растолкуют, каков членский взнос и кого надо вырезать, чтобы очистить землю от греха и наступило благоденствие

Редукция и вырождение не требуют усилий, обратный путь до обезьяны во много раз короче, срубить орех под корень легче, чем натаскивать навоз, возиться с саженцем, возделывать и дожидаться урожая. И уж, конечно, пожалеть себя, несчастного, животного, – это первое дело. Вот к чему наше развитие свелось – к качанию прав, жалению себя, к оправданию собственных лености, слабости, скотства. Ух, как я этих добреньких всех не люблю, толкующих о гуманизме. Придумали «личность» какую-то.

Мы все хотим с судьбой как-нибудь договориться. Но та судьба, с которой договориться можно, – уже и не судьба. Это уже знакомый рубщик в мясном отделе гастронома. Положишь его тещу к себе на стол вне очереди, а он тебе вынесет с заднего входа. Идеей воздаяния человека купить легко. Веди себя правильно, не лги, не кради, не убий, – получишь от Бога достаток и сдохнешь легко, без мучений. А будешь грешить – под тобой разверзнется, и сваришься заживо в адской смоле. Вот просто-то как!

То, что дано тебе трудиться и что-то сделать, да, перевести в реальность, уже есть доказательство того, что ты не один, не оставлен, а как бы встроен в Замысел – чего же нам еще? И почему бы каждому не развивать такое понимание рая – как длинного и трудного процесса созидания? Но нет, вот нужно человеку непременно окончательное знание, необходимо обещание будущего счастья, которое экстраполировано в вечность.

Ну, был бы с самого начала рай на земле – кому бы это было интересно? Изгнание из рая – вот дарование человеку смысла. Необходимо было допустить в Творении несовершенство как раз для того, чтобы дать человеку работу, труд уточнения и исправления мелких неточностей, да, именно мелких, вот нам соразмерных. Мы вот с аппендицитом не могли столетиями поделать ничего – ложись и помирай, не говоря уже о грыжах мозга.

Человеку нужна обделенность: вот именно когда тебя обидели умом, обделили достатком, любовью, гармонией, ладностью, силой – вот тогда это жизнь. Жить на готовом равносильно смерти. Послушание закону, которое ближе к инстинкту, без работы, усилия сознания – ничто. Да, нищие духом блаженны, да, на животных нет греха, но и ответственности тоже нет – живут с готовым смыслом отведенного инстинкта от яйца до скелета, и все тут.

эта музыка миру прощала то, что ты, человек, никогда не простишь, – а только ради этого все, собственно, и затевалось.

это не задача – наполнить смыслом существование свое – вот ты попробуй-ка наполнить смыслом существование чужое.

ты все это в ней видишь, все недостатки, грубо говоря, и она в тебе видит с такой же ясностью все твои слабости, все нехорошие черты, но ты все равно ее любишь такой, и она тебя любит таким и даже еще больше, чем было в начале. И получается, что смерти нет.

завтра этому туркменбаши достаточно будет лишь пальцем. Он скажет: кто ты? здесь моя земля. Однажды мы проснемся и увидим, что все здесь делают они – кладут кирпич и выпекают хлеб – мы ничего не делаем.

Смерть – это когда некого любить. Не то чтобы тебя никто не любит, а именно ушли – в свою, отделенную жизнь или в землю – все, кого мог и должен был любить и кто любил тебя с какой-то материнской безусловностью.

Ведь что такое смерть? Это когда не для тебя оттаивает черная пахучая земля и распускаются зеленые листочки, когда не твоим телом, молодым, стремительным и сильным, любуются мощнейшие мужчины, это когда не для тебя пульсирует неистовый горячий ток сладко запретных «Роллингов» и за другими увивается, оглаживая бедра и хребет, пленительный вкрадчивый сакс Стэна Гетца.

смысл весь ушел в названия, в обозначения пустоты, в наклейки-этикетки. А он вон не знает, что такое девайсы. – Нагульнов показал на все того же коренастого чумазого таджика, который скреб и скреб метлой по аллее, – он еще обезьяна, он еще не примкнул к высшей расе, он знает только то, что у него в ауле остались старенькая мать, жена и двадцать человек детей мал мала меньше и что он должен каждый месяц посылать им бабки. Сегодня мне мизинцем стоит шевельнуть, чтоб от него только мокрое место осталось.

Это можно потрогать? Каким, скажи мне, местом это можно есть? Где, можешь мне сказать, у человека дырка есть такая, в которую все это можно запихнуть? И главное, у них же в этом, только в этом смысл: не будет нового товара – не будет человека. А все остальное им по хую. Им по хую, что они жрут, им по хую, что у соседей варят ширку, что самолеты падают и трубы прорывает, что завтра всех зальет до верхних этажей говном, для них гадить там, где завтра будут жить их дети, – это нормально, не вопрос,

Спарили мозг с мобильным телефоном, так что уже самостоятельных усилий никаких не могут. Только сосать, вот только рот и жопа. Мозг запечатан представлением, что что-то непременно у них должно быть такое. А откуда должно? С каких это хренов? Напрягись, заработай. Нет, надо как-то так, чтоб у них появилось само. Хоромы, тачки, вещи – это все понятно… чтоб кожаный пиджак и бикса попышнее, побольше кус урвать и грызться за него – это понятно, это жизнь живая, на этом мир стоит. Но эти гаджеты, девайсы, лакшари-хуякшари – вот это что?