Почему так важен Оруэлл

Если в Азии или Африке беспорядки, вы показываете беснование толпы: несомненно тяжелые сцены, представляемые несомненно невозмутимым репортером, который лишен как жалости людей левых взглядов, так и ханжества правых. Однако остаются ли события, увиденные глазами благопристойного и сдержанного репортера, просто событиями? Должны ли мы забыть о сложной реальности, которая и лежит в основе и самого события, и нашей возможности наблюдать с тревожным любопытством за неистовством толпы? Не следовало бы упомянуть о силах, благодаря которым этот репортер или аналитик находится здесь, на переднем плане, и представляет нам весь мир как объект для вполне комфортных переживаний?» (Эдвард Саид, «Туризм среди собак», 1980.)

в эссе под названием „Политика и английский язык“ (1946), он пишет: „В наш век невозможно быть „вне политики“. Все проблемы — политические проблемы, а сама политика — это масса лжи, уверток, безрассудств, ненависти и шизофрении“.

Комната, в которой проходили редакторские совещания Восточной службы компании, — номер 101 в здании штаб-квартиры BBC на Портленд Плейс, само по себе являющемся возможным архитектурным прототипом «Министерства правды» («миниправ»).

относятся ли честность и принципиальность к холодным добродетелям рассудка или же к горячим качествам души

ибо гениальность заключается в способности отражать, а не в свойствах отражаемого зрелища».
Марсель Пруст, «Под сенью девушек в цвету»[1].

Вскоре после освобождения Парижа Оруэлл впустую прождал в Café Deux Magots появления Альбера Камю и ушел разочарованный.

Немногие из сцен его художественных произведений столь же автобиографичны, как отрывок из начальной главы романа «Да здравствует фикус!», воспроизводящего время, проведенное им в должности помощника продавца книжного магазина на углу Саут-Энд-Грин, Хампстед. И вот мы видим, как ничтожный в своем положении Гордон Комсток вынужден сдерживать себя, со всей вежливостью общаясь с лишенным всякого литературного вкуса снобом, миссис Пенн:

«Понимаете ли, мистер Комсток, в Голсуорси чувствуется что-то поистине великое. Такая широта, такая мощь, столько чисто английского и вообще человеческого. У него каждое произведение — человеческий документ».

«И у Пристли, — вступил Гордон. — Вы не находите, что Пристли тоже мыслит весьма широко?»

«О да! Так широко, так человечно! И такой выразительный язык!.. Нет ли последней книги Хью Уолпола? — перебила миссис Пен. — Меня сейчас как-то тянет к эпической, классической литературе. Вы понимаете, Уолпол мне видится поистине великим писателем, он у меня сразу за Голсуорси. Что-то такое в нем высокое, и в то же время что-то такое человеческое».

«И язык — истинно английский», — поддакнул Гордон.

«Несомненно. Дивный, дивный английский»[46].

Но даже столь безмерного сарказма недостаточно, чтобы обескуражить «лагерь Альбиона» в рядах почитателей Оруэлла.

«Нет такого исторического закона, по которому хорошие манеры и „справедливость“ должны побеждать. Для истории всегда важен вопрос, чьи хорошие манеры и для кого — справедливость.

Прагматический компромисс неприемлем, когда дело касается выбора между свободой и безопасностью, — мысль, снова и снова появляющаяся в его творчестве.

Появившаяся в Observer рецензия Оруэлла на «Дорогу к рабству» вполне могла бы быть шпаргалкой, по которой Черчилль потом читал свою речь:

«Вкратце — основная мысль профессора Хайека заключается в том, что социализм неизбежно ведет к деспотизму, и германские нацисты сумели преуспеть, так как социализм сделал для них большую часть работы: особенно работы интеллектуального плана — ослабил стремление к свободе. Установив контроль над всеми сторонами жизни, социализм неизменно передает власть внутреннему кругу бюрократии, члены которого практически всегда оказываются людьми, желающими власти для личных нужд, и они ни перед чем не остановятся, чтобы ее удержать. Он утверждает, что Англия сегодня идет по пути Германии, в авангарде движется интеллигенция левого толка, от нее не отстает партия тори. Единственное спасение заключается в возврате к внеплановой экономике, свободной конкуренции, к акцентам на свободе, а не на безопасности.

В части негативных оценок тезисы профессора Хайека содержат много правды. Нельзя не повторять снова и снова — об этом слишком редко говорят, — что коллективизм по природе своей не является демократией, напротив, он дает деспотичному меньшинству такую власть, о которой испанские инквизиторы не могли и мечтать».