Лелишна из третьего подъезда

или четырёх часов).
Будит его бабушка. На эту операцию ей требуется часа полтора, а то и два.
Да ещё с половиной.
Сначала бабушка снимает с внука одеяло и выдёргивает из-под его головы подушку.
Тогда он суёт себе под голову кулак, а другой рукой накрывает плечо.
И спит.
Затем бабушка вытаскивает из-под него матрац.
Петька остаётся на голой раскладушке.
И спит.
Бабушка выливает на него стакан холодной воды.
Петька вертится, крутится, но не просыпается.
Бабушка выливает на него ещё стакан холодной воды.
Петька недовольно хрюкает, плюётся, но не просыпается.
Тогда бабушка опрокидывает раскладушку.
Петька стукается об пол и продолжает спать.
Примерно через полчаса он встаёт на четвереньки: холодно лежать на полу!
И ползёт, не открывая глаз. Ползёт к ковру.
Но хитрая бабушка ставит на его пути стул.
Петька стук об него лбом и поворачивает в сторону. И опять натыкается на стул.
Стукнувшись о стул раз восемь, Петька садится и начинает протирать глаза.
А бабушка уже наготове – стоит с миской в руках.
А в миске – каша.
И ещё не проснувшись, внук широко раскрывает рот, а бабушка складывает туда кашу. Петька глотает.
Съев кашу, он просит:

смех – дело очень серьёзное.

укротитель, как и сапёр, ошибается один раз в жизни. И вот надо прожить жизнь так, – Эдуард Иванович улыбнулся, – чтобы ни разу не ошибиться.

Лучше быть хорошим дворником, чем плохим академиком.

Пенсионеры – как пионеры! Всегда готовы!

Но важно выбрать себе работу по душе. Это самое главное. Лучше быть хорошим дворником, чем плохим академиком.

Если я буду вас учить уму-разуму, втолковывать вам, что дважды два четыре, ничего из этого может и не получиться. Зевнёте, отложите мою книжку в сторону и что-нибудь про шпионов читать будете (или бегать убежите).
Вот я и решил стать юмористическим писателем. А это значит: научился я быть весёлым, как бы грустно мне ни было.
Ведь каждой книжке хочется стать для вас умным другом.
А весёлый друг – он ещё обязательно и добр, и терпелив. Учит он незаметно.
Так и смешная книжка: смех-то смехом, а за ним – всё серьёзно.
Но заметит это только неглупый человек. На него я и рассчитываю.
Недаром говорят: смех – дело очень серьёзное.
А теперь…

может

Но ведь в перспективе — их обязательно едят. Укротитель ошибается один раз в жизни, ты ведь слышала? И потом… девочек-дрессировщиц не бывает. — Не было, ты хотел сказать? — И не будет. Кстати, — напомнил дедушка, — мне ведь нельзя волноваться. У меня, и ты это хорошо знаешь, больные нервы. — Волнуешься ты напрасно. Ни в какие дрессировщицы никто меня не возьмёт, — грустно проговорила Лёлишна. — А нервы мы тебе вылечим. — Ты должна дать мне честное слово, — раздражённо сказал дедушка, — что ты забудешь о всяких там хищниках вроде львов! Я жду! — Я не могу дать такого слова, — тихо, но твёрдо сказала Лёлишна, — потому что я ещё ничего не знаю. Пока я ещё только думаю. — Хо-ро-шо! — почти крикнул дедушка, — Поступай как хочешь! Но учти: я не пе-ре-жи-ву! А если переживу, то с никуда не годными нервами. Налей мне валерьянки. Тридцать четыре капли — норму и сверх нормы ещё… столько же. Я ложусь. Мне плохо. И дедушка лег на диван с таким видом, словно Лёлишну уже лев ел. Дедушка даже слышал, как хрустели её косточки.