Кажется Эстер

Лучше бы мне начинать свои путешествия не отсюда, не с этого привокзального пустыря, который все еще напоминает об опустошении целого города, разбомбленного и разрушенного в ходе победоносных сражений, в отместку, так мне казалось, – ведь именно отсюда, из этого города, началась и велась война, на стальных колесах, на стальных крыльях, этот бесконечный и нескончаемый блицкриг, принесший разрушения тысячекратно более страшные, везде и повсюду. Хотя сам-то город давным-давно стал одним из самых мирных городов на свете и демонстрирует свое миролюбие чуть ли не агрессивно, в знак незабвения той войны.

мы попросту запрем этого безумца в прошлом, и дело с концом.

Позже запрету подвергся язык жестов, его посчитали зримым атрибутом социального меньшинства, отдельной замкнутой социальной группы, а в сплоченном советском обществе никаким отдельным социальным группам было не место.

гордилась тем, что моя бабушка родом из Польши, это был козырь в некой игре, играть в которую никто со мной не собирался.

Но они остались, чтобы сохранить предметы и душевные порывы, давно вышедшие из употребления и обихода.

и я нажимала на кнопку, производя таким образом новые килограммы ужасов, однако этот множительный процесс привнес с собой нечто, для чего нам и нужна оргтехника, я нажимала на кнопку, словно могу таким образом кого-то спасти, я копировала все подряд, чувствуя, как с каждым нажатием, чем больше Гунзкирхена я копирую, ширится, раздается вдаль и вглубь мое будущее в виду этого моего ширящегося взгляда, быть может, вовсе даже мне не дозволенного, и я копировала снова и снова, без остановки, пока смутно не почувствовала, что опять спутала ксерокс и серость, которая неумолимой мглой все плотнее ложилась и на эти страницы и погружала в небытие чаемое мною спасение техникой.

каком числе исчезает для нас человек? 10 000 расстрелянных, если не ошибаюсь, похоронены под Марбхской Липой, это там, на горе, как прикажете мне это себе представить, в школе нас было 600, а на стадионе я еще ни разу не была. А если еще один нолик приставить, придется мыслить уже стратегически, я начинаю вспоминать большие спальные районы, в многоэтажках на острове, что напротив моего киевского дома, как раз сто тысяч человек живут, и вот, не нарушая их мирного сна, я мысленно переношу их в свою статистику смерти, не навечно, а только чтобы понять для себя это число, после чего отпускаю их, все сто тысяч, обратно в жизнь.

Впору сказать: невыносимо. Это невыносимо. Но для невыносимого, по идее, нет слов. А если слова способны это вынести – значит, выносимо?

ощутила на глазах слезы, хоть я и не плакала, нет, это во мне что-то плакало, плакало мною

но всему виной была война, и это единственное, что, несомненно, было правдой.