Вселенная Ехо. Том 2

Говорят, что смирение требует мужества. Наверное, это правда. Но иногда смирение становится единственным источником мужества – в этом я убедился на собственном опыте.

Про себя я порой называл ее поэтом-практиком. Меламори за всю свою жизнь не зарифмовала и двух строчек, но ей это не требовалось, она оперировала не рифмами, а поступками, создавая свои мимолетные шедевры не из слов, а из событий, вплетала себя в ненадежную ткань реальности, отходила в сторону и одобрительно кивала: «Хорошо!»

Про себя я порой называл ее поэтом-практиком. Меламори за всю свою жизнь не зарифмовала и двух строчек, но ей это не требовалось, она оперировала не рифмами, а поступками, создавая свои мимолетные шедевры не из слов, а из событий, вплетала себя в ненадежную ткань реальности, отходила в сторону и одобрительно кивала: «Хорошо!»

Чудеса – не кошелек, чтобы все время оставаться у тебя за пазухой, – пожал плечами Хэхэльф. – Они приходят и уходят, заставляя нас выть от тоски по несбывшемуся, а потом снова возвращаются, когда мы их не ждем. И вообще нет ничего более переменчивого, чем человеческое сердце – разве ты не знал? Было бы странно, если бы ты всегда оставался одним и тем же.

тебя больше нет времени мечтать о том, что когда-нибудь она сама бросится тебе на шею, – сурово сказал я себе. – Ты и так слишком долго топтался на месте, как провинциальный интеллигент под дверью пустого туалета – дескать, а вдруг там все-таки кто-то сидит и я его потревожу»

а последнее время вы научились множеству чудес, которые начинаются с этой нахальной магической фразы: «Все будет, как я пожелаю!» – и я бесконечно рад, что так случилось. Теперь нам придется сделать морду тяпкой, нагло посмотреть в глаза судьбе и с максимальной убедительностью повторить эту универсальную формулу. У нас должно получиться, поскольку это единственный выход – и для вас, и для меня.

Наше долгое путешествие подошло к концу, и это самая лучшая новость, на какую мы могли рассчитывать. Все становится на свои места. Мы наконец-то знаем, что у нас совсем нет времени. Но его у нас не было никогда, с самого начала. Время, которое у нас якобы есть, – самое лукавое из наваждений. Хорошо, что оно рассеялось, мы и так слишком долго позволяли ему нас дурачить. Все, что у нас есть, – это одно-единственное мгновение, и уж оно-то по-прежнему в наших руках. Это мгновение может стать минутой слабости или часом силы – все зависит только от нас.

Время – страшная штука, – жалобно сказала она. – Его нельзя отменить, правда? Даже если очень хочется. Оно идет, и все тут, убаюкивает нас своим ритмичным ходом, и мы начинаем думать, что так будет всегда. Но однажды непременно наступает момент, когда выясняется, что его больше не осталось и все закончилось – именно для меня, а не для кого-то другого, не для безликой статистической единицы, смерть которой не может ни огорчить, ни напугать, ни даже насторожить.

сли богам что-то и нужно от людей, так это чтобы среди них нашелся кто-то, способный составить им хорошую компанию, разделить их одиночество. И, если уж на то пошло, взвалить на свои плечи часть их обременительной ноши. Почему бы людям не взять на себя ответственность за собственную судьбу, вместо того чтобы бормотать очередную молитву? Это был бы достойный жест. Именно та жертва, которую давным-давно ждут боги.

огу сказать лишь одно: тот, кому жизнь стала казаться сном, должен ждать или смерти, или перемен. Что, в сущности, одно и то же.