Год кометы

Поле пушкинских сказок с его мертвыми головами, недобрыми волшебниками в пещерах, темными реками, следами былых битв, поле, где всякий человек одинок, — когда бабушка заканчивала читать, я ощущал, что живу в таком поле, оно мне знакомо как опыт чувств, хотя я и не могу сказать, откуда взялся этот опыт.

Их отсутствие было столь абсолютно, что переставало быть отрицательным понятием.

Но каждая, вероятно, семья СССР оказалась «перегружена» историей; семейное пространство ни от чего не защищало, утратило всякую автономию. Слишком многие погибали, умирали раньше естественного срока, и семья существовала под историческим обстрелом, постоянно подстраиваясь под интенсивность потерь, перекраивая себя, находя вынужденную замену выбывшим значимым фигурам.

Мохнатый многодневный иней покрывал окно, и казалось, что мы живем на льдине, пока еще крепкой, но всегда нужно слушать, как писали в книжках про полярников, не трещит ли лед, не готовится ли открыться полынья.

опасность, растворенная в безмятежности дня

Однажды в зимние каникулы я маялся бездельем, выздоравливая после тяжелого гриппа с высокой температурой. Еще чувствуя, видно, в себе остаток жара, я взбудораженно ходил по комнатам, чего-то ища, брал первые попавшиеся под руку вещи, крутил их, переставлял с места на место, искал какое-то их сочетание, — отмычку, которая выпустила бы меня из болезни на волю. Не нашел, и, уставший, раздраженный, включил телевизор — в каникулы с началом сумерек для школьников показывали приключенческие ленты

Из советской повседневности восьмидесятых конструктивистская архитектура тридцатых смотрелась как нечто фантастическое; заряд футуризма, проектирования будущего

Дом продлевался за свои пределы, словно оси, что чертил на бумаге архитектор, незримыми силовыми линиями тянулись в воздухе; дом пытался выровнять окрестный квартал, выпрямить строй других домов, ритмически организовать походку пешеходов

заряд футуризма, проектирования будущего, который был заложен в ней, работал и спустя полвека

Наконец на скатерть ставили посуду и бутылки. Возникал ломаный, с горками и долинами, с кулинарными акцентами, пейзаж празднования, а скатерть уходила в подтекст, в подкорку, напоминая о себе красными буквами в увеличительном стекле рюмки