Сны Эйнштейна

Но что есть прошлое? Может, неотменимость прошлого иллюзорна? Может, прошлое – калейдоскоп образов, узор, преображаемый встряской, порывом ветра, смехом, мыслью? Как знать, ведь все меняется вокруг.

Всякое действие есть островок во времени, и судить о нем надо по нему самому.

Каждый мужчина и каждая женщина страстно желают поймать птицу. Потому что эта соловьиная стая есть само время. Время трепещет, суматошится, скачет в этих птицах. Накройте соловья стеклянным колпачком – и время станет. Уловленное мгновение сберегается для всех людей, деревьев и земли.

Вообще же птицы редко ловятся. Угнаться за птицами могут только дети, а у них нет желания останавливать время. Для детей время и так движется слишком медленно. Они торопят следующий миг, ждут не дождутся дней рождения и новогодних праздников, они не чают перевалить за первую половину жизни. А пожилым отчаянно хочется задержать время, но уже не та прыть и не те силы, чтобы ловить птичку. Для пожилых время скачет намного быстрее. У них руки чешутся присвоить хоть минуту от утреннего чаепития, или те несколько секунд, когда внучка путается в платьице, или тот полдень, когда, отразившись на снегу, солнце заливает светом музыкальную комнату. Но они нерасторопны. Остается только смотреть, как под носом скачет и летит недоступное время.

Когда случается поймать соловья, ловцы не скрывают радости, что заморозили юркое мгновение. Они упиваются сохранностью на своих местах родных и друзей, улыбок, вновь и вновь переживают радость награды, рождения, любви, не могут надышаться запахом корицы и белых махровых фиалок. Ловцы радуются замороженному мгновенью, но скоро обнаруживается, что соловей чахнет, что его чистая переливчатая песня, слабея, смолкает совсем, что пленный миг выдохся и кончился.

На колокольне Святого Винсента стоит пастор и пытается заманить птиц в арочные окна храма.

В мире переменного прошлого эти воспоминания суть пшеница на ветру, летучие сны, облачная лепнина. Случившись однажды, события утрачивают реальность, их переиначивают взгляд, гроза, ночь. Со временем прошлое оказывается небывшим. Но так ли это? Так ли, что прошлое не такая же незыблемость, как вот эта минута, когда солнце струит лучи поверх Бернских Альп, торговцы напевают, поднимая тенты, а камнетес нагружает свою тачку.

Но что есть прошлое? Может, неотменимость прошлого иллюзорна? Может, прошлое – калейдоскоп образов, узор, преображаемый встряской, порывом ветра, смехом, мыслью? Как знать, ведь все меняется вокруг.

С каждым новым отражением мысли тускнеют. Где ее поддержка? Где уединение? Мысли совсем гаснут, он уже едва помнит, какими вопросами задавался и ради чего. Где уединение? Он выглядывает на пустую улицу, играет. Его музыка плывет и наполняет комнату, и когда проходит час, вместивший неисчислимое множество часов, он помнит только музыку.

И какое из этих повторений он сам – подлинный, завтрашний?

Ибо время подобно свету между двумя зеркалами. Время скачет взад и вперед, рождая бесконечное множество образов, мелодий, мыслей. Это мир неисчислимых подобий.

Задумываясь, молодой человек чувствует других. Он чувствует их музыку и их мысли. Он чувствует себя тысячекратно повторенным, чувствует эту комнату с книгами тысячекратно повторенной. Он чувствует свои мысли повторенными.

Кто пристыдит его? В мире постоянного будущего нет правильного и неправильного. Чтобы знать, что правильно и что неправильно, нужна свобода выбора, но если каждое действие уже подобрано, никакой свободы выбора нет. В мире постоянного будущего нет чувства ответственности. Все комнаты уже распределены. Этими мыслями думает фармацевт, шагая по дорожке через Бруннгассхальде и вдыхая сырой лесной воздух. Он только что не улыбается – так нравится ему принятое решение. Он дышит сырым воздухом и вкушает непривычную свободу личного произвола, он чувствует себя свободным в несвободном мире.