Гонимые жизнью

Утром ему было плохо, как никогда, если не считать момента рождения.

женщина, которая идет от меньшего к большему, а от большего к еще большему, в конце концов удовольствуется самым малым, потому что всегда найдется много такого, чего она не сможет вместить;

верить, ибо реальность – половина правды и негде людям искать вторую половину правды, кроме как во сне. Таким образом, выстроив себе тюрь

отец Анны сказал – сделай ей ребенка – и сказал – сделай, говорю; Бедолагин сказал – ладно; отец Анны нахмурил густые, выгоревшие брови и сказал – сделай; Бедолагин сказал – да – и сказал – сделаю – и сказал – обязательно – а потом сказал – одного, двух, трех, четырех ребенков; отец Анны спросил – ты что ­мелешь?; Бедолагин сказал – двадцать, тридцать, сорок ребенков, сто ребенков, пока она не заорет, что хватит; отец Анны усмехнулся и сказал – не заорет; Бедолагин сказал – заорет; отец Анны сказал – нет

не трожь – и сказал – не трожь, говорю, сука драная, – а потом сказал – еще успеешь, как уйду, a щас не трожь.

рог вырос у тебя на ноге, а не на лбу – намекнув таким образом, что ему изменяли женщины, чем привела его в страшную ярость, под воздействием которой он снял перед ней штаны и попросил объяснить, что еще нужно треклятым бабам

И сразу, ниоткуда, он пошел в грязной куртке и тяжелых сапогах, бесшумно ступая по земле, неживой, бесплотный, вбирая в себя темную пустоту ночи, точно освежеванная шкура убитого зверя, не подчиняясь никому и ничему, истребив в себе все чувства вплоть до животных инстинктов, прошел по палисаднику и упал в кучу листвы, аккуратно собранную детьми перед тем как поджечь, и ее сон пропитался запахом осени, наполнился громким шорохом сухой

в спасительное забытье, единственно способное сохранить им разум.

вознамерившись просверлить дорогу к сердцу любой ценой, далее если придется сломать ребра. И была обманута – обманута тем молчаливым, спокойным согласием, с каким он делил с ней постель, той молчаливой невозмутимостью, с какой он воспринимал все, что бы она ни сказала, тем голосом, каким он здоровался с ней и прощался, потому что прошло слишком мало времени, чтобы она могла понять, а затем поверить бесповоротно, что нет и не было средства прошибить глухую тишину его сердца.

Бедолагин думал о той могиле надежд, которую оплели корни черной яблони и над которой он стоял в преддверии осени, уже после того, как ему предложили стать женщиной задом наперед, подвигнув на убийство, которое так и не было совершено, но до того, как он избавился от запаха зарождавшейся жизни, вытеснив его запахом гари.