Песнь пророка

Айлиш видит, что ее дети рождены в мир преданности и любви, но обречены жить в мире, где царит страх, и хочет, чтобы этому миру пришел конец, чтобы он был разрушен, и смотрит на свое дитя, невинного ребенка, и видит, как далеко отпала от истинной себя, и ужас охватывает ее, и из ужаса рождается жалость, из жалости — любовь, и мир снова спасается любовью, и мир никогда не кончается, какое тщеславие думать, будто миру внезапно придет конец, пока ты жив, конец придет твоей жизни, и только ей, а песнь, что поют пророки, вечно одна и та же, пришествие меча, мир, поглощенный пламенем, и в полдень солнце уходит под землю, и мир погружается во тьму, и божество, вещающее устами пророка, изливает ярость на зло, что будет изгнано с глаз долой, и пророк поет не о конце мира, а о том, что было сделано и будет сделано и что сделается с одним, но не с другими, и мир снова и снова кончается в одном месте, но не в другом, и конец света — событие местного значения, конец света приходит в вашу страну, навещает ваш город, стучится в вашу дверь, но для других он всего лишь смутное предостережение, строка в новостях, эхо событий, вошедших в фольклор

Айлиш закрывает глаза, видя, как ее уносит во тьму, она становится пассажиркой собственной жизни, ее настоящее в этом фургоне, и больше нет ничего, настоящее возникает из прошлого, а будущего не существует, будущее отступает в тишину мертвых идей, и все же Айлиш пытается уцепиться хоть за что-нибудь, выманить будущее из небытия, нарушить его молчание, выстраивая логику событий, подставляя как можно больше переменных.

Она просыпается от звуков войны, словно пришествия грозного божества, от грохочущей ярости, заставляющей сердце стучать чаще, не может найти выключатель, рука шарит вслепую, оказывается, выключатель завалился за тумбочку. За окном ничего не видать, только одинокая чайка на краю дымохода переливается в голубоватом свете утра, да моросит дождь. Все собаки в округе заливаются лаем