Черный русский. История одной судьбы

3 марта 1918 года стороны подписали Брест-Литовский мирный договор. Большевики согласились отдать четверть территории, населения и пахотной земли бывшей Российской империи, три четверти ее металлургии и угледобычи и много чего еще. Условия были ужасны, но зато теперь большевики могли посвятить свое внимание врагу внутри страны.

После примерно сорока часов пути, вечером 7 апреля, «Император Николай» вошел в Босфор – узкий пролив, разделяющий Европу и Азию, – и стал на якорь в нескольких милях к югу от Черного моря, возле Каваки, небольшого городка на азиатском берегу, теперь называемого Анадолу Кавагы. Над местностью тогда, как и сейчас, возвышались развалины древнего замка, у которого на европейской стороне был двойник, столь же разрушенный. Загадочные памятники византийского и генуэзского прошлого – первое, что увидели пассажиры «Императора Николая», и это сразу позволило им понять, как далеко от дома они оказались. Ночью пришли и другие корабли из Одессы, к утру их было полдюжины, и все были под отказ набиты эвакуированными.

Русская Дума, или парламент, получила из Сената Соединенных Штатов официальный запрос информации о запретительной практике, а американская делегация доехала аж до провинциального города Самары, чтобы исследовать вопрос на месте.

Это обстоятельство заставляло по‐разному смотреть на Россию черных и белых американцев. Фредерик мог радоваться тому, что в царской России о нем не судили по цвету кожи, и он был столь же свободен – и несвободен – как и любой русский. Однако для белого американца, твердо уверенного в том, что его страна служит маяком для других наций и что его гражданство дает ему особые свободы, Россия была чем‐то совсем иным – реакционной автократией, пронизанной мракобесными взглядами, что лучше всего было видно по полуазиатскому облику и закоснелой религиозной культуре Москвы.

в соответствии с практикой того времени, языковые уроки Фредерика в Париже состояли не столько из занятий в классе, сколько из прогулок и поездок по городу в сопровождении опытного учителя и бесконечного подражания – повторения как практических, повседневных выражений, так и сопутствующих манер и жестикуляции.

Турист из Дулута, штат Миннесота, захлебывался от восторга: владелец ресторана – «бежавший русский великий князь, а все официантки – русские княжны из королевской семьи». Последние «были хороши собой и страшно флиртовали. Я спросил одну, говорит ли она по‐английски, и она ответила с забавным акцентом: „Конечно, я знаю много американских мальчиков“». Карикатура в местной британской газете изображала турка, который спрашивает русскую женщину: «Парле ву франсе, мадмуазель?» Та отвечает: «Нет, но знаю, как будет „любовь” на всех языках».

Кроме того, неизбежным образом двусмысленный статус этих молодых женщин – малооплачиваемых и часто вынужденных обедать или танцевать со всяким, кто положил на них глаз, – становился причиной того, что некоторые из них превращались в «дам полусвета».
Стиль одежды, которую носили эти славянские сирены, варьировался от ресторана к ресторану. В одном они щеголяли своей русской удалью: у них были «белые кавказские рубашки, высокие черные сапоги, тонкие шарфы, покрывающие волосы, и обильный макияж». В другом культивировали более мягкую, декадентскую соблазнительность – певец Вертинский, который тоже приехал туда в 1920 году, в рекламе своего ночного клуба «Ля роз нуар» обещал: «Официантки будут между блюдами шептать клиентам стихи Бодлера. Они будут изысканны, аристократичны, изящны, и у каждой в золотых волосах будет черная роза». Некоторые носили переднички, которые делали их похожими на субреток из легкой комедии, и усиливали это впечатление своей стеснительностью и извиняющимся тоном.

От себя Берта добавила, что имеет «честь пригласить всех своих британских друзей»; позднее она передала им более лихое приглашение: «Друзья салоникийской армии, строиться! Мы ждем вас».

Русская Дума, или парламент, получила из Сената Соединенных Штатов официальный запрос информации о запретительной практике, а американская делегация доехала аж до провинциального города Самары, чтобы исследовать вопрос на месте.

Но кроме этого были еще запреты, которые поражали приезжих своей странностью, такие как, например, запрет на ввоз игральных карт, печать которых была государственной монополией, а вырученные от их продажи средства шли на благотворительные цели.