Дарья Целовальникова

В детстве я активно охотился на мелких зверюшек и с удовольствием их убивал. Кролики и белки, небольшие птицы, а позже и утки падали на землю искореженными ошметками костей, крови, меха и перьев. Во мне не было ни ненависти, ни злобы, ни чувства вины, мной двигала лишь дикарская изобретательность. От жажды убийства меня избавила война – я уподобился ребенку, объевшемуся сладостей. Ружейный выстрел больше не казался мне воплем неистового блаженства.

Убивать я совершенно отвык. Человек привыкает ко всему: к массовым убийствам, захоронениям или даже казням; когда привыкаешь, дыба и клещи становятся просто рабочими инструментами.

Вероятно, после того, как что-нибудь уничтожишь, вполне естественно попытаться восстановить равновесие, что-нибудь создав.

Мэри спала и улыбалась во сне, я скользнул под одеяло, и она почти проснулась. В животе ворочалась тоска – холодная и болезненная. Мэри повернулась на бок, почувствовала, как я нуждаюсь в ней, и обняла меня всем своим теплым, пахнущим травой телом. Я знал, что тоска пойдет на убыль, но прямо сейчас Мэри была мне очень нужна. Не знаю, проснулась ли она окончательно, тем не менее даже во сне она знала, что нужна мне.

Человек привыкает ко всему, нужно лишь время. Давным-давно я устроился на динамитный завод развозить на тележке нитроглицерин. Платили хорошо, потому что работа была опасная. Сперва я переживал за каждый шаг, но через недельку-другую понял, что это работа как работа. Да ведь я даже с работой продавца свыкся! Привычное всегда кажется более привлекательным, чем нечто незнакомое.

Я попал в иное измерение и пришел от него в восторг. Будто обнаружил новую группу мышц или сбылась моя детская мечта – уметь летать. Часто мне удается заново проиграть в голове события, сцены, беседы и выискать подробности, которых не заметил при первом проигрыше.

Еще мне кажется, что ее озабоченность вопросами пола пришла слишком рано. Наверное, отцы это всегда чувствуют.

Может показаться, что я не люблю свою дочь, но это не так. Я люблю ее, хотя отчасти и побаиваюсь, потому что я ее не понимаю

Однажды я вообразил, что это женская грудь

Вероятно, позже он обратился в мозг или даже в тайну, безначальное, бесконечное, вечно движущееся нечто – вопрос в себе, не нуждающийся ни в ответе, который его уничтожит, ни в начале, ни в конце, которые положат ему предел.