Иван Беляев

было время, когда река нашей общественной жизни была взбаламучена грязью злобной провинциальности, капитулянтской адаптации к злу, сопротивления всему благородному и современному

Из страха потерять место учитель в школе учит вещам, в которые не верит; из страха за свое будущее ученик их повторяет; из страха, что он не сможет продолжать учебу, молодой человек вступает в Союз молодежи и, будучи его членом, делает все, что от него требуют; из страха, что сын или дочь, поступая в институт, не наберут необходимого количества баллов при существующей чудовищной политической системе оценок, отец соглашается занимать различные должности и «добровольно» делает то, что от него хотят. <...>

ы все знаем, что есть только один человек, способный навести здесь порядок, вернуть нацию на путь дисциплинированной работы во благо отечества и обеспечить ей подлинно свободное и подлинно демократическое будущее» [169]. Разумеется, этот человек — Олаг.

Возникает вопрос: чего, собственно, люди боятся? Судебных процессов? Пыток? Лишения имущества? Депортации? Казней? Конечно, нет: эти жестокие формы давления власти на граждан, к счастью (во всяком случае, у нас), ушли в прошлое. Ныне такое

давление имеет более рафинированные и изысканные формы, и хотя до сих пор проводятся политические процессы (кто не знает, что их организует и направляет власть?), они представляют собой уже лишь крайнюю меру, главный же упор перенесен в область экзистенциального давления. <...>

Католический священник, который, как считается, был агентом StB, в последний момент поменял время богослужения; над теми, кто все-таки пришел, летал вертолет, а неподалеку от кладбища прогревали моторы полицейские мотоциклы, заглушая даже прощальные речи.

Это был просто всплеск бессилия человека, в маленьком унижении которого на миг отразилось все большое унижение, окружающее всю его жизнь.

Господин Гавел, я знаю, что у вас в гостях родственники, и политики тут нет. Оставайтесь с ними, а я вам принесу пиво». Шварценберг вспоминал потом, что именно в этот момент осознал: режиму конец [264].

Чехословацкое политическое руководство не отличалось мудростью, это было руководство геронтократическое, и в глазах общественности оно выглядело в высшей степени смешно. Оно не хотело реформ, а использовать жестокое насилие уже не могло», — пишет чешский социолог Милослав Петроусек [258].

Мариан Чалфа был человеком, которому на самом деле принадлежит самая большая заслуга в осуществлении передачи власти новой демократической команде, потому что он знал, как функционирует власть. Ведь никто из новых членов правительства не имел понятия о том, как работает правительство».