Лора Белоиван

Любой бы на месте Валерия Тимофеевича вышел из себя. Но не настолько, чтобы проклясть грибы. А Валерий Тимофеевич сделал именно это. Человек одиннадцать слышали, как он, потрясая кулаками в направлении леса, трижды крикнул страшное и непоправимое:

— Ебаные грибы! Ебаные грибы! Ебаные грибы!

Гниющие водоросли пахнут ветеринарной аптекой, а раковины — задворками рыбного базара. Эти два запаха, слитые в один флакон, образуют самый восхитительный аромат, какой только создавала парфюмерная фабрика «Всякое дыхание да хвалит Господа». Дыхание моря хвалит Господа куда лучше всяких прочих дыханий. Понятно: научилось за столько-то лет. Если подойти к морю поближе, встать лицом к лицу, закрыть глаза — и — вдох, и — выдох, — можно почувствовать на своем затылке небесную длань. Заметили. Погладили по голове. Можно жить дальше.

А без моря совсем никак. Просто дышать нечем.

Когда объявили посадку на рейс NX862 «Макао —Токио», Виталик принял независимый вид умершего человека и попытался пройти в зону контроля так, как прошел бы на его месте любой умерший человек, однако номер не удался, и ему пришлось напускать на себя смущенный и виноватый вид человека живого, но очень рассеянного.

в его паспорте были проставлены печати о пересечении границ в соответствии с теми датами, о которых он нам и говорил. И вместе с тем он отсутствовал в кабине почтового грузовика не более получаса.

Виталь, а как ты «скайлайн» нашел потом, если его там не было?

— А по объявлению. Написал: «Куплю «Ниссан-Скайлайн» черного цвета без правой задней стойки». Ну мне и позвонили.

— А кто, бабка или дед?

Виталик посмотрел на нас немного настороженно.

— Внучка. Дед умер в прошлом году, а бабка вообще десять лет назад.

И действительно, все. Это была наша последняя встреча с Виталиком, чей «скайлайн» буквально через неделю после этого вылетел с трассы на одном отроге Сихотэ-Алиня и пересек полнеба, прежде чем рухнуть в ущелье и перегородить какой-то безымянный ручей глубиной сантиметров пятнадцать.

Труп водителя в искореженной машине — да и вообще нигде — обнаружен не был.

Крутой подъем был еще не всей бедой; главная беда началась, когда Том наконец вскарабкался на площадь перед Домом культуры. Объемные тени от фонарей и деревьев лежали на растресканном асфальте торжественно и грозно. Увидев плато, заваленное буреломом, Том даже заплакал от отчаяния. Повиснув на бордюре и вытирая слезы свободной левой рукой, Том прислушивался к внутреннему голосу: пропадать? не пропадать? Голос молчал. В конце концов, Том решил взять ответственность на себя и нырнул в схватку с древесными богами, чтобы, если повезет, вынырнуть победителем на противоположной стороне.

Матерясь — то громко, то неразборчиво, — он начал перелезать через тени.

В представлении Захарова местный континуум начинал выглядеть тяжелым верблюжьим одеялом, накрывающим деревню: население либо застревало в его складках, либо проваливалось в конверт пододеяльника, пропадая там навсегда. Захаров стал подозревать, что координатами времени здесь являются не цифры, а что-то совершенно другое, очевидное каждому школьнику или забулдыге, но недоступное чужаку.

Дурдом же в Овчарове просто обязан был появиться рано или поздно, потому что где ему быть, если не здесь, где пятьдесят процентов населения странные, а вторые пятьдесят — странноватые.

десять лет назад приехал, но зарекомендовал себя до такой степени хорошо, что на последних выборах жители единогласно свалили на него обязанность ездить по Овчарову в допотопном советском «уазике» с брезентовым верхом.