Наталья Решетова

От морфина, который ей давали в больнице, у нее начались затейливые галлюцинации. Наряду с дьяволом и цирковым силачом, ей явился какой-то помятый ирландец в «ужасном джемпере», в ком она тут же признала недостающий элемент той истории, которую уже двадцать лет как пыталась закончить.

Прежде чем стать писателем, я вела странную бродячую жизнь, забросив учебу в университете, чтобы присоединиться к энвайронменталистскому протестному движению, а потом выучилась на специалиста по лечебным травам

Нам часто говорят, что искусство не способно ничего изменить. Я не согласна. Оно формирует наши этические ландшафты; оно открывает нам внутренние жизни других людей. Оно служит полигоном возможного. Оно создает простые неравенства и предлагает иные образы жиз

«Когда ты просто стараешься выжить — а именно так я это воспринимала в то время, и я имею в виду духовное выживание, — нужно, как мне кажется, отбросить бесполезные эмоции, а гнев и горечь бесполезны. Думаю, в некоторых обстоятельствах они могут послужить топливом, но это не то топливо, в котором я тогда нуждалась. Мне нужно было сказать — [и теперь она произносит это с горячностью] — „тем не менее, вопреки и несмотря ни на что“. Эти слова были моим девизом».

Мы не такие цельные, как думали раньше. Мы существуем не только в телах, но и в сетях, заполняем пустое пространство, живем внутри машин и в головах других людей, в воспоминаниях и потоках информации, а не только во плоти. За нами наблюдают, и мы не можем это контролировать.

Cadillac Moon», с ее нейтральным

Может ли искусство на что-то повлиять, особенно в периоды кризиса? В 1967 году Джордж Стайнер написал известную статью, в которой заметил, что комендант концлагеря мог читать по вечерам Гёте и Рильке, а по утрам исполнять свои обязанности в Освенциме, и это, с его точки зрения, свидетельствует о том, что искусство не справилось со своей главной функцией — наделять гуманностью. Но это звучит так, словно искусство подобно волшебной пуле, способной без всяких усилий преобразовать наши критические и моральные способности, одновременно уничтожив свободу воли. Эмпатия — не то, что случается с нами, когда мы читаем Диккенса. Это работа. Искусство лишь дает нам материал для размышлений: новые регистры, новые пространства. А потом, друг, всё зависит от тебя.

Нам часто говорят, что искусство не способно ничего изменить. Я не согласна. Оно формирует наши этические ландшафты; оно открывает нам внутренние жизни других людей. Оно служит полигоном возможного. Оно создает простые неравенства и предлагает иные образы жизни. Разве вы не хотели бы пропитаться всем этим светом? И что случится, если вы им пропитаетесь?

Искусство должно рождаться из вдохновения, сказала Агнес Мартин, хотя на первый взгляд может показаться, что она десятилетиями писала одно и то же, одну и ту же базовую структуру с небольшими вариациями. Сетка: набор горизонтальных и вертикальных линий, вычерченных с помощью линейки и карандаша на квадратных холстах шестифутового размера. Эти сдержанные, замкнутые, изысканные картины приходили ей в видениях, которых она ждала порой по нескольку недель, покачиваясь на стуле и останавливаясь, когда перед глазами возникал моментальный образ того, что ей предстояло написать. «Я пишу, повернувшись спиной к миру», — заявила Мартин однажды, ведь в свои строгие сети она хотела поймать отнюдь не материальные сущности, не мир с его мириадами форм, а скорее абстрактные радости бытия: веселье, красоту, невинность; само счастье.

Возьмем «Острова» 1961 года: на охристом фоне аккуратные карандашные линии, напоминающие ряды крошечных коробок. За исключением каймы, похожей на что-то вроде бахромы на коврике, эти элегантные ряды усеяны сотнями крошечных сдвоенных пятнышек бледно-желтой краски, которые на расстоянии превращаются в мерцающую завесу. Всё неумолимо монотонно, однако по ту сторону этой монотонности возникает образ, не похожий ни на один из тех, что были раньше.
Нелегко описать словами воздействие этих картин, поскольку они рассчитаны на то, чтобы уклоняться от репрезентации и ставить в тупик зрителя с его неискоренимой привычкой искать узнаваемые формы в сфере абстракции. Они созданы не для того, чтобы их истолковывали, а, скорее, чтобы на них реагировали, эти загадочные триггеры для спонтанного выявления чистых эмоций. Мартин испытала влияние даосизма и дзен-буддизма, и ее работы — это попытка проникнуть за пределы материального мира. В интервью художнице Энн Уилсон она объясняла: «Природа подобна раздвигающемуся занавесу, ты входишь в нее. Я хочу вызвать ответную реакцию, вроде этой <…> ту же реакцию, какую часто вызывает общение с природой, когда люди забывают о себе и испытывают простую радость <…> Мои картины о слиянии, о бесформенности <….> Мир без объектов, без разрывов».