Елена Малисова

Я хочу запомнить тебя — особенного, лучшего, первого. И хочу стать для тебя таким же!
Володя оторопело уставился на него, чуть приоткрыл рот. Приподнялся на локтях, тоже сел.
— Юр… чка… кхм… — Он прокашлялся. — Какой я испорченный, совсем не о том дум…
— Да о том, чтоб тебя! О том! — перебил его Юрка. — Володя, я слишком многое оставил в «Ласточке»…
— Я поним…
— Но я хочу оставить здесь все!
Володя уставился в землю, но после минутного молчания перевел на него испытующий взгляд:
— Юр, это ведь навсегда. Нельзя будет ни забыть, ни отменить.

Уверенным движением начертил огромную, красивую, с завитушками «В» и заключил ее в сердце. Снова в кривое и кособокое, но его, Юркино, сердце.

— Согласишься. Потому что у тебя нет выбора.

— Да ну?

— Ну да.

снова уставился на Володю и стоял как болван

«Наше будущее светло и прекра…».

Как повяжешь галстук, береги его! Он ведь с красным знаменем цвета одного! [2]

Ты приходи в могилу, ты приходи в мой дом,
Ты приходи, родная, мы с тобой споем,
Ты приходи, родная, мы будем вместе гнить,
И земляные черви будут нас любить.

Не страшно, когда старое заменено новым; страшно, когда старое просто забыто и брошено.

Юра, вспомнив, как поздней ночью, пока весь лагерь спал, чертил белым мелом самую красивую на свете букву — «В»

«Па-а-ажалуйста», — мысленно передразнил Юрка, хотя Володин голос оказался красивым. Чуть ниже стандартного баритона, шелковистый, приятный, но совсем не певчий, не поставленный. И из-за того что Володя вычурно тянул «а», его строгий тон показался Юрке смешным и немного раздражающим.