Дэвид Арнольд

Знаешь, в молодости я думала, что чем дольше проживу, тем больше всего пойму. Но теперь я старуха, Мим, и клянусь, чем дольше я живу, тем меньше вижу вокруг смысла.

Порой в одиночестве испытываешь еще большую неловкость. Наверное, когда никто не слышит твою чушь, ты вынужден нести на себе всю ее тяжесть.

Помощь – это когда помогаешь всем, Мэри. Даже если они сами не знают, что попросили.

Я размышляю о том, как быстро все изменилось. Но разве не в том суть? Когда все происходит медленно, это называют ростом, а когда быстро – переменами. И боже, как все меняется: что-то, ничто, что-нибудь, нечто… все меняется.

В начале не было ничего.
Потом возник мир.
Потом — люди, но еще без искусства.
Потом люди создали искусство.
Потом люди умерли.
Теперь осталось искусство, но нет людей.

А в те дни, когда непонятно, куда подевались мои амбиции, я перечитываю записи о девятой и десятой Жизнях, о седьмой, двадцать третьей и сотой и благодарю судьбу за свое место на ее туманных границах.
Я называю это Законом периферийных подстроек.
Таков мой кодекс.

Иногда, глядя на вены на руках, Кит думал: «Вот маленькие реки, несущие жизнь сквозь мое тело. Спасибо вам, маленькие реки. Спасибо».
А этот человек решил, что с него речек хватит.

Возраст имеет значение лишь тогда, когда сама жизнь — не роскошь.

Выяснилось, что лучше всего признаваться в любви к человеку — обнимая его.

— Вначале не было ничего, — прошептал Кит. — Потом возник мир. Потом — люди, но еще без искусства. Потом люди создали искусство. Потом люди умерли. Теперь осталось искусство, но нет людей. Вот как все было.