Мэри Рено

Я подходил ближе и думал, как каждый ребенок когда-то думает впервые: «Какая красота!»

будь Александр хоть преступником, за чью голову царь назначил бы награду, я и то босым шел бы за ним через всю Азию, голодал бы с ним и продавал свое тело на базарах, чтобы купить ему хлеба. В истинности своих слов я готов поклясться перед Богом. Неужели я не имел права дать ему немного радости? С моих губ не слетело ни единого лживого слова — все они вырывались прямо из сердца.

Что касаемо власти, то я жаждал иметь ее над одним лишь сердцем в мире.

Отсутствие страха — вот что делает чью-то жизнь стоящей любви. Мне так кажется.

Прошло немало времени, когда, приблизясь к царскому шатру, я услыхал, как Александр убеждал кого-то: «Говорю тебе, его глаза наполнились слезами, когда он услышал историю Ахилла. А этот дурак Кал-лисфен говорит о персах так, словно они сродни скифским разбойникам. У мальчика больше поэзии в кончике пальца, чем во всей голове этого педанта!»

Люди могут быть чем-то большим, чем они есть, если только захотят постараться.

Но бог дал нам руки… Если бы он хотел, чтобы мы постоянно сидели, сложа их на коленях, у нас не было бы пальцев.

Синевато-серая океанская вода казалась гораздо темнее морской, с невысокими волнами, бросавшими в нас клочья хрустальной пены.

у них — у таких, каковы они, — остается только одна надежда: поменять плохого тирана на хорошего.

Мечтать о мести — то же самое, что пасть перед врагом твоим и есть пыль из-под ног его. Что может быть хуже? Надо ли позволять ему такую роскошь? Ведь в ненависти — как и в любви: мы становимся похожи на того, кто у нас из головы не идет. И прививаем на собственную душу росток того самого, что ненавидим.