Ганс Магнус Энценсбергер

В собственном сознании всякому — будь он даже еще в мыслях своих совершенно несамостоятельным — кажется, что он и есть суверен

Заметно лишь то, что непрозрачно: социальное индуцирование сознания и процесс его передачи становятся проблемой, лишь когда обретают промышленные масштабы.

Напротив, в одной старой книге можно прочесть следующее высказывание: «Сознание… с самого начала есть общественный продукт и остается им, пока вообще существуют люди» [2].

Однако до тех пор, пока процесс трансляции был прозрачным для каждого, покуда учитель со всей очевидностью представал перед учениками, оратор — перед слушателями, мастер — перед подмастерьями, а священник — перед приходом, транслируемое сознание оставалось скрытым — как нечто само собой разумеющееся.

аким образом этот индивид совершает некое общественное действие — и тем не менее, деятельность индивида здесь нельзя заменить деятельностью группы лиц или коллектива, и уж тем паче промышленной технологией. Данная простая истина является частью парадоксальной сущности индустрии сознания и во многом служит залогом того, что индустрию эту так сложно — или невозможно — понять. Она чудовищна, потому что сосредоточена вовсе не на обеспечении продуктивности, а на распространении продукта, на собственных вторичных и третичных производных, на просачивающихся утечках, на вариабельном аспекте того, что она преумножает и доносит до потребителя.

Производятся и поставляются не товары, а мнения, суждения и предрассудки, то есть всякого рода содержательные единицы сознания. Ч

роль играет социально значимая цель, которую она преследует. И сегодня во всех — или практически во всех — случаях цель эта одна и та же: увековечение существующих отношений власти, вне зависимости от того, какого они рода. Сознание индуцируется лишь для того, чтобы затем его можно было эксплуатировать.

Кто — раб, а кто — господин, определяется не только тем, в чьей власти распоряжаться капиталом, фабриками и оружием, но тем, в чьей власти распоряжаться сознанием других — и чем дольше мы за этим наблюдаем, тем очевиднее становится данный факт. Как только производство материальных благ достигло значительного масштаба, прежние прокламации, несмотря на долгие десятилетия замалчивания, обусловленного экономической нуждой, кризисами и террором, демонстрируют свою былую мощь. Ничто не способно заставить от них отказаться. Стоило им прозвучать — и ни одна власть уже не сможет в принципе мнить себя в безопасности, а будет зависима от одоб­рения подчиненных; именно их одобрения ей приходится добиваться, беспрестанно оправдывать себя в их глазах — даже в случаях, когда единственной ее опорой служит сила оружия [4

Ликвидируется не эксплуатация, а сознание эксплуатации.

Речь не о том, чтобы бессильно отринуть индустрию сознания, но о том, чтобы научиться играть в ее опасную игру. Это требует новых знаний, иной степени бдительности, которая позволит замечать любую форму давления.