Натан Шварц-Салант

Кроме того, имея дело с пограничным пациентом, терапевт подвержен духу идеализации, который тормозит или блокирует его инициативу. К тому же терапевт ощущает угрозу того, что пациент разоблачит его – тем более, что малейшая поверхностность и любые ошибки терапевта болезненно преувеличиваются пациентом.

В качестве отщепленной структуры эти эксгибиционистские влечения позже обретают автономную идентичность, в значительной степени сформированную интернализованной яростью в отношении самости и родительских фигур. В конечном счете эта «система» становится внутренним врагом, так как подпитывается энергией травмирующих переживаний. Ясно, что впоследствии любое подлинное проявление самости будет активизировать эту внутреннюю систему, пробуждая боль и ненависть, связанную с ней. Но самый мучительный аспект этого процесса состоит в том, что аутентичная самость со своим эксгибиционистским компонентом отщепляется и отступает. В случае пограничной личности вхождение в эту внутреннюю сферу выводит на свет самую мучительную «правду» из всех: бесконечную, пронизывающую пустоту. Расщепление становится образом жизни, и контакт с отщепленными эксгибиционистскими энергиями требует героических усилий, которые лишь немногие предпринимают. Но в то время как обнаружение самости приравнивается к психической смерти, ее укрывательство расценивается как мошенничество. Пограничная личность живет между этими мирами, будучи причастна к обоим, но не принадлежа ни одному; следовательно, отщепление боли неприкаянности приносит лишь временное облегчение.

Пограничная личность использует идеализацию, чтобы скрыть те качества собственного Я и других людей, которые представляются ей крайне негативными, хотя такая защита неустойчива и приводит к расщеплению.

Пограничный пациент говорит: «Я буду убит, если покажу настоящего себя. Я стану слишком уязвим для критики». Для этого человека простое желание «хотеть быть увиденным» разделяется на полярности полного слияния или полного отсутствия контакта. В какой-то момент человек чувствует себя защищенным в фантазии поглощенности другим человеком; в следующий момент это состояние слияния ужасает пациента, поскольку заставляет его чувствовать себя слишком уязвимым перед опасностью отвержения или поглощения и последующей потери идентичности. В процессе терапии я обычно чувствую, что пациент хочет слиться со мной, но эти состояния часто перемежаются длинными периодами, когда между нами нет никакой связи.

Эта пациентка боится, что, если она просто будет самой собой, то столкнется лишь со скукой и безразличием с моей стороны, как и в случае ее отца, не интересовавшегося ею. Как правило, происходит именно то, чего пограничная личность боится больше всего. Для моей пациентки стеклянная «банка» гарантирует продолжение изоляции. Она может комфортно жить в своей «банке», но переспектива раскрытия своих мыслей и переживаний другому ужасает ее, связанные с этим энергии слишком интенсивны, чтобы их выдержать.

Когда пограничный пациент считает, что его эксгибиционистские энергии окажутся слишком мощными для другого, нам нужно понимать, что это выражение всемогущества часто отражает его убеждение, что если он действительно прочувствует и проявит свою силу и креативность, то никакой другой человек не сможет соответствовать этим энергиям, и скорее всего, за это отвергнет его. На формирование этой системы убеждений существенное влияние оказали детские переживания пограничного пациента, да и во взрослой жизни проявление эксгибиционистских энергий часто влечет за собой отвержение. Но это ожидание не всегда оказывается верным; убежденность в этом основана на всемогуществе и должна быть поколеблена.

У пограничной личности две возможности – отвержения или переживания принятия – переплетены между собой; кроме того, такой человек склонен провоцировать трудности, так как он обычно строит отношения таким образом, что гибельные пророчества исполняются в них сами собой. Если мы хотим понять пограничную личность, мы должны признать, что обычные определения гордыни или всемогущества часто плохо отражают глубинные страхи, стоящие за такими утверждениями, как: «Я стану слишком сильным» или «Я стану столь ненасытным, что сожру тебя».

Из-за чрезвычайной уязвимости пограничных личностей к эмоциональному затоплению они считают свои эксгибиционистские энергии опасными; даже незначительные их проявления порождают вину, страх, панику и стыд. Это также верно и для нарциссической личности, когда ее самооценка оказывается под угрозой из-за потери контроля. Но в случае пограничной личности опасность переполнения часто скрывает намного более глубокие проблемы. Превалирует своеобразное «безмыслие», и есть ощущение, что никакой аутентичной самости не существует. Вместо нее есть только пустота и ложь.

С пограничным пациентом дело обстоит иначе. При работе с ним терапевт может чувствовать принуждение делать что-нибудь, и если эти чувства тщательно исследовать, то вскоре выяснится, что бессознательное намерение терапевта состоит в том, чтобы сохранить ощущение собственной идентичности. Он может также демонстрировать усиливающуюся тенденцию все знать, стремление полностью понимать ситуации. Это побуждение к всемогуществу усиливается ощущением собственной механистичности, многословности и телесной развоплощенности.

Эго и самоощущение пограничного пациента сильно ограничены, а связи с бессознательным (например, через переживание страха) слабы, и маловероятно, что они в состоянии соединить человека с его самостью – с ядерной идентичностью. Попытка же установить связь с бессознательным через интерпретацию терапевта может породить у пациента чувство беспомощности – большей, чем когда-либо.