Айлин Майлз

Когда ты любишь что-то или кого-то, ты начинаешь улав­ливать их «невидимое» или, может, едва заметное.

Как будто это была их работа, этих людей, — говорить своими густыми голосами о сексе, как о чем-то крайне важном.

Отец всегда хотел что-то делать, например ездить вот в такие путешествия, но только благодаря матери все это становилось возможно. Так что теперь во главе нашей экспе­диции был человек, который мог все организовать, но понятия не имел зачем.

Детство — это ко­гда ты вечно не можешь заснуть, а завтра никогда тебе не принадлежит.

на протяжении всего моего инферно я ориентируюсь на две модели «существования», по Данте и по Фрейду.

Невидимая татуировка у нас на плече: рожден описывать.

Я сняла рубашку и просто стала никем, ни имени, ни пола, просто живое существо, которое бежит по полю вместе с собакой.

Детство было как будто чем-то укрыто. Думаю, дело в монашках. Своими головными уборами, похожими на ведерки мороженого, плотными, ниспадающими черными одеждами, которые слегка касались покрытия школьного двора и пропитанных маслом деревянных полов моей школы, монахини окутывали мир благоразумием и богом. Правила заливали календарь, циферблат, и день, и небо, весь мир был правилами — ведом богу, говорили монашки

Но она была из Нью-Йорка, из еврейской семьи, и родилась сразу умной.

Убеждения Данте в структуре поэмы — как окна в здании собора