Сильвия Плат

я начала подумывать, что, когда женщина выходит замуж и рожает детей, ей как будто промывают мозги, после чего она становится онемелой, словно рабыня в закрытом тоталитарном государстве.

Это мы, это мы им снимся, мы - глубина их сна -
Мы, изгнанные из тепла их постели.
С ними никогда ничего не случится.
Веки прикрыты, и тень так темна...
А мы, сбросив кожу, тихо, еле-еле
Выскальзываем в иные времена.

Я пережила не один закат,
Я до корня опалена,
Красные нервы горят и торчат.

Я разрываюсь на куски,
Они разлетаются во все стороны,
Ветер такой - не перенести!

И я не в силах не закричать.
Луна безжалостна, она меня тянет,
Она - жестокая и пустая!

Её сиянье меня убивает -
А вдруг, это я её поймала?
Ну, отпускаю её, отпускаю -

Она ведь плоская, и такая малая...

Во мне всё время крик твой живёт,
Ночью взлетает он, хлопая крыльями,
Когти хищно ищут, что полюбить!

Я так боюсь невнятного, тёмного,
Что спит во мне. И целый день я
Чувствую мягкие перистые шевеленья

Зла. Облака проплывают и исчезают,
Не облака - лики любви.
И я вся дрожу оттого, что они...

Бывают
Очень мелкие повседневные ошибки,

Но они убивают, убивают, убивают...

Папа, надо было тебя убить.
Ты умер раньше, чем я успела -

Я не могла ни наяву, ни в бреду
Узнать о корнях твоих,
И говорить с тобой не могла:
Язык застревал во рту,

На колючей проволоке -
Ich, Ich, Ich, Ich,*
Я едва шевелила им, почти молчала.
Я думала, что каждый немец - ты.
Всё так непристойно, так по-немецки звучало.

Вместо Бога - свастика. Так черна,
Что небу не просочиться.
Женщина всегда обожает фашиста:
В морду - сапог. На!

Папа, вот ты у школьной доски.
(Я храню фотографию ту!)
Подбородок раздвоен (ещё не копыто!),
И нет чёрных сапог,
Но от этого ты не меньше дьявол,
Для меня и для мира - дьявол,
А для себя - полубог,

Как чёрный человек, что пополам
Мне сердце перекусил.