Доменико Старноне

я помню твой взгляд, когда ты сказал, что изменил мне. Хочешь знать, что я думаю? Я думаю, ты еще не осознал, что сделал со мной. Ты словно засунул руку мне в горло и стал тянуть, тянуть, тянуть, пока не выдернул то, что у меня в груди

помню твой взгляд, когда ты сказал, что изменил мне. Хочешь знать, что я думаю? Я думаю, ты еще не осознал, что сделал со мной. Ты словно засунул руку мне в горло и стал тянуть, тянуть, тянуть, пока не выдернул то, что у меня в груди.

Сначала я подумала: наверно, с ним случилась беда, и он не в состоянии вспомнить, что я — живой человек, со своими чувствами, мыслями, собственным голосом, а не героиня пьесы для кукольного театра, которую он тут передо мной разыгрывает

Хочу предупредить тебя, Альдо. Не продолжай в том же духе, я не выдержу. Каждый наш с тобой разговор кажется мне фальшью. Или, вернее, я пытаюсь пробиться к правде, а ты мне лжешь, тем самым показывая, что потерял ко мне всякое уважение и отвергаешь меня.

ебе нет дела до людей, до того, как они меняются, как развиваются. Ты их просто используешь. Ты терпишь их присутствие только тогда, когда они возносят тебя на пьедестал. Ты привязываешься к людям только при условии, что они признают твое превосходство и соглашаются предоставить тебе достойную тебя роль, только при условии, что, расхваливая тебя, они будут закрывать глаза на то, что на самом деле ты пуст, и знаешь это, и тебе страшно.

Можешь сколько угодно продолжать в том же духе: все равно ты никогда не станешь тем, кем хочешь быть, а навсегда останешься тем, кто из тебя получился.

После той давней драмы мы поняли одну вещь: для того чтобы жить вместе, мы должны высказывать друг другу гораздо меньше того, о чем молчим.

Мой брат — лжец. Он лжет даже самому себе. Он ухитряется оделять вниманием и заботой стольких женщин — часто произнося при этом морализаторские тирады, которые в его устах звучат как чистое лицемерие, — потому что замечательно умеет изображать все добрые чувства, не испытывая ни одного.

Вам обеим нравится строить загоны и запирать в них людей.

Причинив однажды человеческим существам боль, которая может убить их или, во всяком случае, искалечить на всю жизнь, ты не должен отступать, ты должен полностью принять на себя вину за это преступление, ведь преступление нельзя совершить наполовину.